ЕГЭ (задание 23)

(1)Мать маленького Александра Пушкина была где-то далеко, в поместье чёрного деда, о котором родители не говорили. (2)Саша привык к любопытству мальчишек и прохожих: лицо его было смуглое, волосы светлые и вились.

(3)Ему говорили, что дед умер; теперь он умер вторично. (4)Судьба этого тёмного деда чрезвычайно его занимала. (5)Теперь у них было поместье, о котором отец сказал, что там прекрасное озеро. (6)Мать уехала, расцеловав маленьких в щёки, а его – в голову. (7)И теперь он был на свободе.

(8)По утрам он иногда видел виноватую фигуру отца. (9)Отец возвращался откуда-то и быстро семенил к себе в кабинет. (10)Саша прекрасно знал его походку: так отец являлся домой, когда боялся матери. (11)К вечеру отец исчезал. (12)Случалось, что кабинет пустовал и день, и два. (13)В кабинете Александр научился распоряжаться, как в захваченном вражеском лагере. (14)Он перечёл много книг, лежавших в беспорядке на окнах. (15)Это были анекдоты, быстрые и отрывистые. (16)Он узнал об изменах, об острых ответах королей, о римских полководцах, прочёл о людях, которые, умирая на плахе, делали острые замечания.

(17)Он читал отрывисто и быстро, без разбора. (18)Его очень занял портрет Вольтера: полуобезьянья голова старика с длинными, вытянутыми вперёд губами, в ночном белом колпаке. (19)Это был мудрец, поэт и шалун; он смеялся над королём Фредериком и всю жизнь хитрил.

(20)Стихи нравились ему более, чем всё другое, в них рифма была как бы доказательством истинности происшествия. (21)Он читал быстро, выбирая глазами концы стихов и кусая в совершенном самозабвении кончики смуглых пальцев. (22)При каком-нибудь шуме он ловко ставил книжку на место и, вытянув шею, приготовлялся к неожиданности. (23)Вообще осенью этого года он вдруг переменился. (24)Исчезла медленная походка увальня; медленный и как бы всегда вопрошающий взгляд стал быстрым и живым. (25)Ему было семь лет.

(26)Теперь, когда мать уехала, движенья его стали вдруг свободны и быстры.

(27)Ему ничего не стоило без усилия и разбега вспрыгнуть на стол, перескочить через кресло. (28)Ему не сиделось на одном месте, неожиданно для самого себя он вскакивал и ронял книгу, менял место. (29)Он играл в мяч на дворе с мальчишками и верно находил цель взглядом и мышцами всего тела.

(30)Почти весь день проводил он в девичьей. (31)Арина вначале на него ворчала, но вскоре перестала. (32)Девушки привыкли к любопытному барчонку, здоровались с ним нараспев. (33)Они пели долгие, протяжные песни, и лица их становились серьёзными. (34)Заметив, что песни ему полюбились, они всякий раз, когда он приходил, пели ему. (35)Так они спели песню про «белы снеги», про берёзу, про синицу.

(36)Жизнь его теперь стала вдруг полна.

(37)Баловень Лёвушка хныкал без матери; Оленька, во всём похожая на тётку Анну Львовну, по нескольку раз в день заглядывала в комнаты отца – здесь ли. (38)Николенька льнул к Арине, зарываясь носом в её подол.

(39)А Александр наслаждался свободой.

(40)Теперь перед сном, лёжа в постели, он долго, тихо смеялся, зарываясь в подушки. (41)Арина с огорчением на него смотрела; она думала, что он опять напроказил.

(42)Проказы его теперь сходили с рук; незаметно был отбит край хрустального графина; он мячом попал в портрет дедушки Льва Александровича в гостиной, так что холст подался и краска посыпалась. (43)Арина обмерла, но обошлось. (44)Сергей Львович редко смотрел на отцовский портрет и ничего не заметил. (45)«Дед-то ажно моргнул на стенке, вот горе», – говорила Арина.

(46)Она крестила его и сердилась. (47)Сказок она ему на ночь теперь не рассказывала, от сказок он долго не мог заснуть. (48)Сказки она начинала пораньше, под вечер. (49)Он никогда её не прерывал, ни о чём не расспрашивал.

(50)А перед сном он смеялся (51)От счастья.

(По Ю.Н. Тынянову*)
* Юрий Николаевич Тынянов (1894–1943) – русский советский прозаик,
драматург, сценарист, переводчик, литературовед и критик,
представитель русского формализма.

(1)Мать маленького Александра Пушкина была где-то далеко, в поместье чёрного деда, о котором родители не говорили. (2)Саша привык к любопытству мальчишек и прохожих: лицо его было смуглое, волосы светлые и вились.

(3)Ему говорили, что дед умер; теперь он умер вторично. (4)Судьба этого тёмного деда чрезвычайно его занимала. (5)Теперь у них было поместье, о котором отец сказал, что там прекрасное озеро. (6)Мать уехала, расцеловав маленьких в щёки, а его – в голову. (7)И теперь он был на свободе.

(8)По утрам он иногда видел виноватую фигуру отца. (9)Отец возвращался откуда-то и быстро семенил к себе в кабинет. (10)Саша прекрасно знал его походку: так отец являлся домой, когда боялся матери. (11)К вечеру отец исчезал. (12)Случалось, что кабинет пустовал и день, и два. (13)В кабинете Александр научился распоряжаться, как в захваченном вражеском лагере. (14)Он перечёл много книг, лежавших в беспорядке на окнах. (15)Это были анекдоты, быстрые и отрывистые. (16)Он узнал об изменах, об острых ответах королей, о римских полководцах, прочёл о людях, которые, умирая на плахе, делали острые замечания.

(17)Он читал отрывисто и быстро, без разбора. (18)Его очень занял портрет Вольтера: полуобезьянья голова старика с длинными, вытянутыми вперёд губами, в ночном белом колпаке. (19)Это был мудрец, поэт и шалун; он смеялся над королём Фредериком и всю жизнь хитрил.

(20)Стихи нравились ему более, чем всё другое, в них рифма была как бы доказательством истинности происшествия. (21)Он читал быстро, выбирая глазами концы стихов и кусая в совершенном самозабвении кончики смуглых пальцев. (22)При каком-нибудь шуме он ловко ставил книжку на место и, вытянув шею, приготовлялся к неожиданности. (23)Вообще осенью этого года он вдруг переменился. (24)Исчезла медленная походка увальня; медленный и как бы всегда вопрошающий взгляд стал быстрым и живым. (25)Ему было семь лет.

(26)Теперь, когда мать уехала, движенья его стали вдруг свободны и быстры.

(27)Ему ничего не стоило без усилия и разбега вспрыгнуть на стол, перескочить через кресло. (28)Ему не сиделось на одном месте, неожиданно для самого себя он вскакивал и ронял книгу, менял место. (29)Он играл в мяч на дворе с мальчишками и верно находил цель взглядом и мышцами всего тела.

(30)Почти весь день проводил он в девичьей. (31)Арина вначале на него ворчала, но вскоре перестала. (32)Девушки привыкли к любопытному барчонку, здоровались с ним нараспев. (33)Они пели долгие, протяжные песни, и лица их становились серьёзными. (34)Заметив, что песни ему полюбились, они всякий раз, когда он приходил, пели ему. (35)Так они спели песню про «белы снеги», про берёзу, про синицу.

(36)Жизнь его теперь стала вдруг полна.

(37)Баловень Лёвушка хныкал без матери; Оленька, во всём похожая на тётку Анну Львовну, по нескольку раз в день заглядывала в комнаты отца – здесь ли. (38)Николенька льнул к Арине, зарываясь носом в её подол.

(39)А Александр наслаждался свободой.

(40)Теперь перед сном, лёжа в постели, он долго, тихо смеялся, зарываясь в подушки. (41)Арина с огорчением на него смотрела; она думала, что он опять напроказил.

(42)Проказы его теперь сходили с рук; незаметно был отбит край хрустального графина; он мячом попал в портрет дедушки Льва Александровича в гостиной, так что холст подался и краска посыпалась. (43)Арина обмерла, но обошлось. (44)Сергей Львович редко смотрел на отцовский портрет и ничего не заметил. (45)«Дед-то ажно моргнул на стенке, вот горе», – говорила Арина.

(46)Она крестила его и сердилась. (47)Сказок она ему на ночь теперь не рассказывала, от сказок он долго не мог заснуть. (48)Сказки она начинала пораньше, под вечер. (49)Он никогда её не прерывал, ни о чём не расспрашивал.

(50)А перед сном он смеялся (51)От счастья.

(По Ю.Н. Тынянову*)
* Юрий Николаевич Тынянов (1894–1943) – русский советский прозаик,
драматург, сценарист, переводчик, литературовед и критик,
представитель русского формализма.

(1) К дому подъехала машина, оттуда вышли девушка в длинном белом платье и пожилая женщина в тёплом пальто.

(2) Было холодно, с Невы дул ветер, пронзающий и острый, как шпага. (3) Девушка была очень красивая, с нежным овалом лица и серыми сияющими глазами; пепельные её волосы развевал ветер. (4) Она шла к дверям быстро, словно смущалась своей красоты и того, что она одна в снежно-белом платье среди тепло одетых прохожих. (5) У порога она запуталась в длинной юбке и от этого смутилась ещё больше.

(6) Я вошла вслед за ними.

(7) Пожилая женщина обернулась, щёки её разрумянились от волнения.

(8) Что-то знакомое почудилось мне в лице. (9) Мать и дочь прошли вперёд и исчезли за одной из дверей этого старого пышного особняка, где сейчас находился Дворец бракосочетаний.

(10) Я поднялась по белой лестнице наверх. (11) И спустя некоторое время увидела их фигуры снова.

(12) Девушка стояла посреди зала на ковре, покрывающем блестящий, как озеро, паркет. (13) Рядом с нею был юноша в очках, с длинной шеей и длинными, словно у подростка, руками, с лицом, пожалуй, даже некрасивым, но непередаваемо привлекательным своей спокойной добротой.

(14) У стола человек в тёмном костюме обращался к ним с речью. (15) Слова были умные, торжественные, но, мне показалось, они еле доносились к ним сквозь ликующую музыку их счастья.

(16) Зато мать впитывала эти слова всем существом.

(17) Она сидела у стены среди других родственников и гостей, положив на колени широкие красные руки, и смотрела на говорившего не отрываясь, как школьница на учителя.

(18) После каждой фразы она растроганно кивала головой, соглашаясь: «Так… так…» (19) Лицо её, залитое слезами, поразило меня своей нежностью и внутренней силой. (20) И опять мне показалось, что я где-то уже видела её.

(21) Вечером мне надо было уезжать в Москву.

(22) Перед отъездом я успела зайти в Эрмитаж. (23) И едва я переступила порог тёплого блистающего зала, едва глянули на меня из золота рам любимые полотна, как тотчас же в памяти встал тот Эрмитаж, каким я видела его в дни блокады.

(24) Я шла тогда по безлюдным, скованным стужей залам, мимо стен, где леденели пустые рамы, точно покинутые дома, из которых ушли те, кто согревал их теплом жизни.

(25) Люстра, сброшенная взрывной волной, лежала на паркете, как раздавленный цветок. (26) Огромные часы с органом возвышались в углу; стрелки их остановились в тот миг, когда первый фашистский снаряд разорвался над Эрмитажем. (27) Под каждой рамой было имя великого мастера и название полотна, и я шла мимо пустых рам, вспоминая каждую картину, заставляя память вернуть их хоть на миг в покинутый ими родной дом.

(28) Рядом неслышно шагала женщина, закутанная в тёплое мужское пальто; поверх пальто она накинула на плечи одеяло.

(29) В самом начале войны драгоценные коллекции были вывезены из Эрмитажа на восток, но часть наиболее громоздких экспонатов вывезти не удалось; они были упакованы и перенесены в подвалы музея. (30) Хранить их осталась небольшая группа сотрудников, в их числе оказалась и эта женщина.

(31) Тяжёлые взрывы сотрясали здание, раздавался грохот, высокий, пронзительный звон разбитого стекла…

(32) Изо дня в день ослабевшие, измученные люди заделывали пробоины в крыше музея, закрывали раны в стенах, из которых сочилась вода, перетаскивали тяжёлые ящики с коллекциями в безопасные укрытия.

(33) Женщина, идущая рядом со мной, была бледна и слаба, как росток во тьме: голос её едва слышался, она с трудом передвигала распухшие ноги. (34) Но глаза, большие блестящие глаза, были полны поразительной силы и света жизни.

(35) Идя мимо стен, она, как и я, смотрела на пустые рамы, и я понимала, что она видит в них то же, что вижу я.

– (36) Зал Рембрандта… – говорила я тихо, и женщина кивала головой, соглашаясь: «Так… так…» – (37) Вольтер работы Гудона… (38) А вот тут стоял мраморный Фальконе, каким знала и любила его Мари Анн Колло… (39) Помните?

(40) И женщина почти беззвучно соглашалась: «Так… так…»

(41) Мы вошли в один из пустынных залов и остановились у заколоченного окна. (42) Ледяной блик светился на полу, покрытом изморозью. (43) Женщина горестно покачала головой.

– (44) Мадонна Литта… – сказала она шёпотом.

(45) Она глядела вперёд не мигая.

(46) Что видела она? (47) Пылающую синеву неба? (48) Мадонну, в которой столько земной красоты материнства? (49) И вдруг в измождённом, худом лице женщины, что стояла возле меня, кутаясь в одеяло, я различила тот же поразительный свет утверждения жизни, бесстрашную веру в её торжество.

– (50) Да… – сказала она твёрдо, как бы отвечая сама себе. – (51) Да! (52) Да!

(53) И пошла дальше своей неслышной, слабой походкой, едва переставляя распухшие ноги.

(54) …Я вспомнила всё это, стоя возле великого полотна Леонардо да Винчи, у Мадонны, на коленях которой лежало дитя.

(55) Неожиданно перед глазами моими встало лицо матери, глядящей на свою юную дочь в день её свадьбы, – лицо, полное поразившей меня нежности и внутренней силы. (56) Я сразу, как бывает во сне, узнала её.

(57) И я мысленно поклонилась ей и поцеловала её руку, большую усталую руку труженицы, что берегла от тьмы и зла драгоценный свет искусства, руку матери, провожающей в жизнь своё дитя.

(По Т. Тэсс*)
* Татьяна Тэсс (псевдоним; настоящее имя – Татьяна Николаевна Сосюра) (1906–1983)
– советская писательница, журналист и публицист,
многолетняя сотрудница газеты «Известия».

(1) К дому подъехала машина, оттуда вышли девушка в длинном белом платье и пожилая женщина в тёплом пальто.

(2) Было холодно, с Невы дул ветер, пронзающий и острый, как шпага. (3) Девушка была очень красивая, с нежным овалом лица и серыми сияющими глазами; пепельные её волосы развевал ветер. (4) Она шла к дверям быстро, словно смущалась своей красоты и того, что она одна в снежно-белом платье среди тепло одетых прохожих. (5) У порога она запуталась в длинной юбке и от этого смутилась ещё больше.

(6) Я вошла вслед за ними.

(7) Пожилая женщина обернулась, щёки её разрумянились от волнения.

(8) Что-то знакомое почудилось мне в лице. (9) Мать и дочь прошли вперёд и исчезли за одной из дверей этого старого пышного особняка, где сейчас находился Дворец бракосочетаний.

(10) Я поднялась по белой лестнице наверх. (11) И спустя некоторое время увидела их фигуры снова.

(12) Девушка стояла посреди зала на ковре, покрывающем блестящий, как озеро, паркет. (13) Рядом с нею был юноша в очках, с длинной шеей и длинными, словно у подростка, руками, с лицом, пожалуй, даже некрасивым, но непередаваемо привлекательным своей спокойной добротой.

(14) У стола человек в тёмном костюме обращался к ним с речью. (15) Слова были умные, торжественные, но, мне показалось, они еле доносились к ним сквозь ликующую музыку их счастья.

(16) Зато мать впитывала эти слова всем существом.

(17) Она сидела у стены среди других родственников и гостей, положив на колени широкие красные руки, и смотрела на говорившего не отрываясь, как школьница на учителя.

(18) После каждой фразы она растроганно кивала головой, соглашаясь: «Так… так…» (19) Лицо её, залитое слезами, поразило меня своей нежностью и внутренней силой. (20) И опять мне показалось, что я где-то уже видела её.

(21) Вечером мне надо было уезжать в Москву.

(22) Перед отъездом я успела зайти в Эрмитаж. (23) И едва я переступила порог тёплого блистающего зала, едва глянули на меня из золота рам любимые полотна, как тотчас же в памяти встал тот Эрмитаж, каким я видела его в дни блокады.

(24) Я шла тогда по безлюдным, скованным стужей залам, мимо стен, где леденели пустые рамы, точно покинутые дома, из которых ушли те, кто согревал их теплом жизни.

(25) Люстра, сброшенная взрывной волной, лежала на паркете, как раздавленный цветок. (26) Огромные часы с органом возвышались в углу; стрелки их остановились в тот миг, когда первый фашистский снаряд разорвался над Эрмитажем. (27) Под каждой рамой было имя великого мастера и название полотна, и я шла мимо пустых рам, вспоминая каждую картину, заставляя память вернуть их хоть на миг в покинутый ими родной дом.

(28) Рядом неслышно шагала женщина, закутанная в тёплое мужское пальто; поверх пальто она накинула на плечи одеяло.

(29) В самом начале войны драгоценные коллекции были вывезены из Эрмитажа на восток, но часть наиболее громоздких экспонатов вывезти не удалось; они были упакованы и перенесены в подвалы музея. (30) Хранить их осталась небольшая группа сотрудников, в их числе оказалась и эта женщина.

(31) Тяжёлые взрывы сотрясали здание, раздавался грохот, высокий, пронзительный звон разбитого стекла…

(32) Изо дня в день ослабевшие, измученные люди заделывали пробоины в крыше музея, закрывали раны в стенах, из которых сочилась вода, перетаскивали тяжёлые ящики с коллекциями в безопасные укрытия.

(33) Женщина, идущая рядом со мной, была бледна и слаба, как росток во тьме: голос её едва слышался, она с трудом передвигала распухшие ноги. (34) Но глаза, большие блестящие глаза, были полны поразительной силы и света жизни.

(35) Идя мимо стен, она, как и я, смотрела на пустые рамы, и я понимала, что она видит в них то же, что вижу я.

– (36) Зал Рембрандта… – говорила я тихо, и женщина кивала головой, соглашаясь: «Так… так…» – (37) Вольтер работы Гудона… (38) А вот тут стоял мраморный Фальконе, каким знала и любила его Мари Анн Колло… (39) Помните?

(40) И женщина почти беззвучно соглашалась: «Так… так…»

(41) Мы вошли в один из пустынных залов и остановились у заколоченного окна. (42) Ледяной блик светился на полу, покрытом изморозью. (43) Женщина горестно покачала головой.

– (44) Мадонна Литта… – сказала она шёпотом.

(45) Она глядела вперёд не мигая.

(46) Что видела она? (47) Пылающую синеву неба? (48) Мадонну, в которой столько земной красоты материнства? (49) И вдруг в измождённом, худом лице женщины, что стояла возле меня, кутаясь в одеяло, я различила тот же поразительный свет утверждения жизни, бесстрашную веру в её торжество.

– (50) Да… – сказала она твёрдо, как бы отвечая сама себе. – (51) Да! (52) Да!

(53) И пошла дальше своей неслышной, слабой походкой, едва переставляя распухшие ноги.

(54) …Я вспомнила всё это, стоя возле великого полотна Леонардо да Винчи, у Мадонны, на коленях которой лежало дитя.

(55) Неожиданно перед глазами моими встало лицо матери, глядящей на свою юную дочь в день её свадьбы, – лицо, полное поразившей меня нежности и внутренней силы. (56) Я сразу, как бывает во сне, узнала её.

(57) И я мысленно поклонилась ей и поцеловала её руку, большую усталую руку труженицы, что берегла от тьмы и зла драгоценный свет искусства, руку матери, провожающей в жизнь своё дитя.

(По Т. Тэсс*)
* Татьяна Тэсс (псевдоним; настоящее имя – Татьяна Николаевна Сосюра) (1906–1983)
– советская писательница, журналист и публицист,
многолетняя сотрудница газеты «Известия».

(1)Каждый день перепрыскивали дожди. (2)В конце концов земля так напиталась водой, что не брала в себя больше ни капли влаги. (3)Вот почему, когда образовалась в небе широкая, тёмная прореха и оттуда хлынула обильная, по-летнему тёплая вода, наша тихая мирная речка сразу начала вздуваться и пухнуть. (4)По каждому оврагу, по каждой канаве наперегонки, перепрыгивая через корни деревьев, через камни, мчались ручьи, словно у них была единственная задача – как можно быстрее домчаться до речки и принять посильное участие в её разгуле.

(5)Я пошёл вдоль по берегу, не думая ни о чём, любуясь воистину необыкновенным зрелищем. (6)Никогда, при самом дружном таянии самых глубоких снегов, не было на нашей реке такого разлива, такого водополья, как теперь. (7)Высокие ольховые кусты теперь выглядывали из воды одними макушками.

(8)До моего слуха стал доноситься однообразный слабенький писк, настолько слабенький, что сначала я хоть и слышал его, но как-то не обращал внимания, как-то он не мог «допищаться» до меня. (9)Может быть, спутывался сначала с писком и щебетанием птиц, а потом уж и выделился, чтобы завладеть вниманием.

(10)Сделав несколько шагов по берегу, я прислушался ещё раз и тут увидел у носка моего самому мне показавшегося огромным резинового сапога крохотную ямочку, оставленную некогда коровьим копытом.(11)В ямке, сбившись в клубочек, барахтались крохотные существа, беспомощные, как все детёныши.

(12)Детёныши были величиной со взрослых мышей или, лучше сказать, с кротов, потому что больше походили на них окраской своих мокреньких шубок. (13)Их копошилось штук шесть, причём каждый старался занять верх, так что они вслепую всё время перемешивались клубочком, попирая и топча наиболее слабеньких.

(14)Мне захотелось узнать, чьи это детёныши, и я стал оглядываться. (15)Из-за верхушки ольхи, судорожно, непрерывно загребая лапками, чтобы удержаться на одном месте (течение сносило её), глядела на меня своими чёрными бусинками выхухоль. (16)Встретившись со мной глазами, она быстро, испуганно поплыла в сторону, но невидимая связь с коровьим копытцем держала её, как на нитке. (17)Поэтому поплыла выхухоль не вдаль, а по кругу. (18)Она вернулась к ольховому кусту и снова стала глядеть на меня, без устали гребя на одном месте.

(19)Выхухоль держалась на воде метрах в двух от меня, что невероятно для этого крайне осторожного, крайне пугливого зверька. (20)Это был героизм, это было самопожертвование матери, но иначе не могло и быть: ведь детёныши кричали так тревожно и так призывно!

(21)Я наконец ушёл, чтобы не мешать матери делать своё извечное дело – спасать своих детей. (22)Поддавшись невольной сентиментальности, я думал о том, что у меня тоже есть дети. (23)Я старался вообразить бедствие, которое по масштабу, по неожиданности, по разгулу и ужасу было бы для нас как этот паводок для бедной семьи зверушек, когда пришлось бы точно так же тащить детей в одно, в другое, в третье место, а они гибли бы в пути от холода и от борьбы за существование, и кричали бы, и звали бы меня, а я не имел бы возможности к ним приблизиться.

(24)Перебрав всё, что подсказывало воображение, я остановился на самом страшном человеческом бедствии. (25)Название ему – война.

(26)Дождь усиливался с минуты на минуту, он больно сёк меня по лицу и рукам. (27)На землю спустилась чёрная, ненастная ночь. (28)В реке по-прежнему прибывала вода.

(29)В небе, выше дождя, превыше ночной темноты, так, что едва доносился звук, неизвестно куда и неизвестно откуда летели птицы, созданные из огня и металла.

(30)Если бы они и могли теперь взглянуть со своей высоты на землю и на меня, идущего по ней, то я им показался бы куда мельче, куда микроскопичнее, чем полчаса назад казались мне слепые, озябшие детёныши выхухоли, лежащие на самом краю земли и стихии.

(По В.А. Солоухину)*
* Владимир Алексеевич Солоухин (1924–1997) –
русский советский писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы».

(1)Лишь совсем недавно человек узнал, что Земля – это шар. (2)Думали, стоит Земля на трёх слонах, а ночью звёздный мир её укрывает. (3)Теперь вокруг шара человек пролетает менее чем за два часа. (4)Землю можно увидеть со стороны. (5)Вот снимок, сделанный из космоса. (6)Да, Земля – это шар, на нём видны материки, моря, облака, восходы и заходы Солнца. (7)Подробности земной жизни издалека не видны, но они есть, их много…

(8)Два десятка лет назад американцы провели опрос учёных: что дали человечеству полёты в космос? (9)Много было интересного в ответах. (10)Мне запомнился этот: «Во Вселенной мы одни, и непохоже, что где-нибудь нас ждут. (11)Надо беречь свой дом – родную Землю». (12)Хороший ответ.

(13)Сегодня с высоты своих знаний человек может сказать: «Замечательная нам досталась планета». (14)В самом деле, есть на планете вода, без которой жизнь была бы невозможной. (15)Близость Солнца даёт не иссякающее от времени тепло. (16)Вращение Земли обеспечивает чередование дней и ночей на планете, смену времён года. (17)Зелёные растения наполняют атмосферу кислородом. (18)Они накапливают углерод и выделяют в верхние слои атмосферы животворный кислород и озон, прикрывающий всё живое от губительных лучей Солнца.

(19)Конечно, зародившейся жизни миллионы лет приходилось приспосабливаться к изначальным условиям на планете. (20)Живые организмы уступали место на Земле более совершенным. (21)От многих животных уцелели лишь кости. (22)Но некоторые виды дожили до наших времён. (23)Живут в океанской воде на грани истребления человеком громадные киты, самые большие существа, когда-либо жившие на Земле. (24)Самые маленькие из млекопитающих – мышь-малютка и землеройка, весящая всего два грамма.

(25)Между китами и мышами огромное число животных, которым Земля стала родным домом. (26)И во главе всего сущего стоит человек. (27)Он часто решает, кому жить, а кому в жизни должно быть отказано.

(28)Миллионы лет отбирала Природа животных, определяя места, где они могут жить, где могут кормиться. (29)Человек давно изучил эти места и первым тянется к добыче, разрушает среду, в которой животным комфортно. (30)Так разрушаются основы нашего общего Дома.

(31)Многие животные исчезли или стали исключительно редкими. (32)Уже давно мы не видим пролетающих журавлей, мало кто слышит токующих глухарей, крик перепёлок. (33)И так везде на Земле. (34)Двести лет назад американцы варварски истребили миллионы бизонов, а в середине прошлого века химия выкосила в Америке культовую птицу – белоголового орлана. (35)В Африке на больших пространствах уничтожили тысячи носорогов: нужна была земля для посевов зерна. (36)Растут площади жарких пустынь и пустошей, истощаются плодородные земли, высыхают озёра, исчезают на равнинах малые реки.

(37)Вот что имел в виду учёный, ответивший на вопрос о космосе. (38)Планету Земля нам надо беречь. (39)Никто не ждёт высадки землян на другие планеты. (40)А Земля по-прежнему нас кормит, даёт нам дышать, снабжает водой, теплом и радостью жизни, идущей от наших соседей: зверей, птиц, рыб, насекомых, образующих сложный узор жизни.

(41)Вот как выглядит Земля, если взглянуть на неё со стороны. (42)Очертания материков. (43)Следы деятельности вулканов. (44)Огни больших городов и маленьких деревень. (45)Озёра на суше и острова в океане. (46)Текут по Земле большие реки, струнами вытянуты дороги. (47)Земля, изрытая шахтами и лисьими норами. (48)Земля со следами зверей, хлебными полями и кудрями лесов… (49)Такой общий наш Дом.

(По В.М. Пескову*)
* Василий Михайлович Песков (1930–2013) –
советский и российский писатель, журналист и фотокорреспондент.

(1)Два образа не покидают человека всю жизнь: первая любовь и первый учитель.

(2)Я окончил элитную школу, располагавшуюся в престижном районе на западе Москвы. (3)Сейчас такие слова и произносить-то гадко, хочется как-то от них отстраниться, хотя бы закавычить. (4)Тогда, 35 лет назад, они несли несколько другой смысл. (5)У истоков нашего совсем ещё юного в ту пору заведения стоял академик А.Н. Колмогоров. (6)Отбирали туда на жёсткой, многоступенчатой конкурсной основе старшеклассников со всей России, в том числе из самых дальних и глухих мест, и критерий был один: исключительные способности к физике и математике. (7)Колмогоров сам читал лекции; помню его в белой рубашке с протёртыми воротничком и манжетами, выписывающим на доске и комментирующим загадочные формулы, – от формул тех в голове уже ни следа, а образ свеж, как будто это было вчера; помню общие с ним лыжные прогулки всем классом по кунцевским рощам, его рассказы по вечерам в читальном зале – о музыке, живописи, архитектурных шедеврах Европы… (8)Вместе с ним преподавали его сподвижники и ученики, профессора и аспиранты из МГУ, Физтеха и других лучших вузов страны. (9)В эти-то вузы и лежала у питомцев школы дорога.

(10)А литературу вёл у нас человек, ради которого я и начал свой рассказ.

(11)Юрий Викторович Подлипчук школьных учебников не признавал. (12)Учились мы по конспектам его вдохновенных лекций, которые торопливо записывали неумелой рукой (всё-таки не студенты, девятый класс). (13)Ещё считалось важным знать тексты, то есть собственно литературу (при этом Достоевский, например, требовался почти весь, вплоть до «Братьев Карамазовых»). (14)Сейчас уже не вспомнить всего, что он говорил и как объяснял, какие имена попутно всплывали. (15)Его эрудиция и начитанность были феноменальны. (16)С моим тогдашним багажом (могу судить только о себе) я, скорей всего, воспринимал лишь сотую, меньше – тысячную долю сказанного! (17)Читал в детстве, как и многие в нашем классе, много, запоем, но без разбора и ничего не классифицируя. (18)Но после его уроков стали читать ещё больше, бегали записываться в Ленинскую библиотеку, чтобы в очередь прочесть единственный, наверное, доступный в ту пору экземпляр «Парижских тайн» Эжена Сю – истёртые и пожелтевшие томики разруганного когда-то Белинским авантюрного сочинения, выпущенные чуть ли ещё не при жизни великого критика.

(19)Недавно тогда опубликованный в журнале роман Булгакова «Мастер и Маргарита» учитель сам читал нам вслух после уроков. (20)Пропущенная цензурой вещь сразу попала в число полузапретных. (21)Смешно об этом вспоминать сегодня, но кто-то из коллег-преподавателей на наших глазах настоятельно отговаривал Юрия Викторовича от публичного чтения. (22)«Пуганая ворона куста боится!» – был ответ.

(23)Слушать его голос – это был отдельный труд души и наслаждение. (24)Но настоящим праздником становились встречи в актовом зале, обычно накануне выходного, когда Юрий Викторович поднимался на кафедру и допоздна читал стихи. (25)За минувшее с той поры время я слышал немало профессиональных чтецов, в том числе известных и титулованных, но по силе воздействия никого не поставлю даже близко. (26)До сих пор не могу постичь, в чём была магия этого сухощавого близорукого человека в сильных очках-линзах. (27)Он был добр и серьёзен, ироничен и строг, силён и снисходителен. (28)Что читал? (29)Разное, например, всеми забытого Василия Курочкина.

(30)Да кто ж вложил учителю в те годы «жало мудрыя змеи», какой провидческий опыт позволил ему заглянуть через десятилетия, какой нечеловеческой интуицией питались модуляции проникновенного голоса и лукавый блеск глаз из-под очков? (31)А ещё ближе ложился, ещё острее ранил души подростков безысходно-печальный Есенин.

(32)Когда я вспоминаю лучшие – по-современному, «звёздные» – минуты своей жизни, первой в голову приходит такая картина: высокие окна школьного зала на четвёртом этаже распахнуты в московскую ночь, вдали за деревьями мерцают одинокие огни, весенний ветерок наносит свежесть, Юрий Викторович со сцены читает Есенина, я гляжу на сидящую впереди меня прекрасную девочку, которая вся обратилась в слух и, конечно, не подозревает о моём существовании, и по щекам моим ручьём текут горячие слёзы.

(33)Так хорошо, что быть выше и счастливее, кажется, просто невозможно.

(По С.А. Яковлеву*)
* Сергей Ананьевич Яковлев (род. в 1952 г.) –
советский и российский писатель, публицист, редактор.

(1)И вот опять родные места встретили меня сдержанным шёпотом ольшаника. (2)Вдали показались ветхие крыши старой моей деревни, вот и дом с потрескавшимися углами. (3)По этим углам залезал я когда-то под крышу, неутомимый в своём стремлении к высоте, и смотрел на синие зубчатые леса, прятал в щелях витых кряжей нехитрые мальчишеские богатства.

(4)Из этой сосновой крепости, из этих удивительных ворот уходил я когда-то в большой и грозный мир, наивно поклявшись никогда не возвращаться, но чем дальше и быстрей уходил, тем яростней тянуло меня обратно.

(5)Старый дом наш заколочен. (6)Я ставлю поклажу на крыльцо соседки и ступаю в солнечное поле, размышляя о прошлом. (7)Детство вписалось в мою жизнь далёким нервным маревом, раскрасило будущее яркими мечтательными мазками. (8)В тот день, когда я уходил из дому, так же, как и сегодня, вызванивали полевые кузнечики, так же лениво парил надо мной ястреб, и только сердце было молодым и не верящим в обратную дорогу.

(9)И вот опять уводит меня в лесную чащобу узкая тропинка, и снова слушаю я шум летнего леса. (10)Снова торжественно и мудро шумит надо мной старинный хвойный бор, и нет ему до меня никакого дела. (11)И над бором висит в синеве солнце. (12)Оно щедро, стремительно и бесшумно сыплет в лохматую прохладу мхов свои золотые брызги, а над мхами, словно сморённые за пряжей старухи, дремлют смолистые ели. (13)Они глухо шепчут порой, как будто возмущаясь щедростью солнца, а может быть, собственным долголетием. (14)Под елями древний запах папоротника. (15)Я иду чёрной лошадиной тропой, на лицо липнут невидимые нити паутины, с детским беззащитным писком вьются передо мной комары, хотя кусают они совсем не по-детски. (16)Мой взгляд останавливается на красных, в белых крапинках, шапках мухоморов. (17)Потом вижу, как дятел, опершись на растопыренный хвост, колотит своим неутомимым носом сухую древесину. (18)В лицо мне хлещут ветки крушины, и вот уже я на сухом месте, и нога едет на скользких иглах. (19)Загудел в соснах ветер, и сосны отозвались беззащитным ропотом. (20)Мне кажется, что в их кронах вздыхает огромный богатырь-тугодум, который с наивностью младенца копит свою мощь не себе, а другим. (21)Под это добродушное дыхание, словно из древних веков, нечёткой белопарусной армадой выплывают облачные фрегаты.

(22)Мне кажется, что я слышу, как растёт на полях трава, я ощущаю каждую травинку, с маху сдёргиваю сапоги и босиком выбегаю на рыжий песчаный берег, снова стою над рекой и бросаю лесные шишки в синюю тугую воду, в эту прохладную русалочью постель, и смотрю, как расходятся и умирают водяные круги.

(23)Я сажусь у тёплого стога возле берёз, и мне чудится в их шелесте укор вечных свидетельниц человеческого горя и радости. (24)Веками роднились с нами эти деревья, дарили нашим предкам скрипучие лапти и жаркую, бездымную лучину, растили пахучие веники, розги, полозья, копили певучесть для пастушьих рожков.

(25)Я выхожу на зелёный откос и гляжу туда, где ещё совсем недавно было так много деревень, а теперь белеют одни берёзы. (26)Нет, в здешних местах пожары не часты, и лет пятьсот уже не было нашествий. (27)Может быть, так оно и надо? (28)Исчезают деревни, а взамен рождаются весёлые шумные города. (29)Я обнимаю родную землю, слышу теплоту родимой травы, и надо мной качаются купальницы с лютиками.

(30)Шумят невдалеке сосны, шелестят берёзы. (31)Тихая моя родина, ты всё так же не даёшь мне стареть и врачуешь душу своей зелёной тишиной.

(По В.И. Белову*)
* Василий Иванович Белов (1932-2012) - советский и российский писатель,
поэт и сценарист, один из крупнейших представителей «деревенской прозы».

(1)Полжизни Виктор Дмитриевич Дувакин проработал на филологическом факультете Московского университета. (2)Нам, его последним дипломникам, он казался в нашу студенческую пору старым-престарым. (3)Ещё бы: он был на похоронах Есенина, дважды видел Маяковского...

(4)Массивный, медлительный, по-профессорски рассеянный, Виктор Дмитриевич никак не мог избежать внимания записных остроумцев. (5)Их удачи он принимал без видимого огорчения – снисходительно и добродушно, а то и с откровенным удовольствием. (6)«Уж полночь близится – Дувакина всё нет!..» – пели, изображая отчаяние, заждавшиеся студенты в университетском капустнике.

(7)«Виктор Ду-, Виктор Ду-вакин, где я вас найду?» – импровизировали в самодеятельной бригаде, объединившей энтузиастов поэзии Маяковского.

(8)Но из обширного фольклора о себе Виктор Дмитриевич больше всего любил присловье, сочинённое ещё в недрах предвоенного Литмузея: «Дувакин вспомнил то, что он забыл, и тут же забыл то, что вспомнил».

(9)Первое время его собеседования со мной начинались одним и тем же загадочным вопросом:
– Вы, кажется, родом из Козлова?

– (10)Нет, – отвечаю для краткости, – я из-под Винницы.

(11)Всем было видно, что каждый раз это было ему как подарок. (12)Его лицо тотчас озарялось счастливой улыбкой, и он с видом заговорщика смаковал пикантную фразу из арсенала Маяковского: «Как плюются в Виннице». (13)Память – это страсть, и Дувакин мог забыть что угодно, только не строку своего поэта.

(14)При случае Виктор Дмитриевич готов был прорычать что-нибудь из Державина, выхватить клок у Алексея Константиновича Толстого, спародировать Игоря Северянина, погудеть Пастернаком... (15)Но Маяковского читал постоянно, с аппетитом – как в яблоко вгрызался. (16)Его Дувакин любил безоговорочно и потому помнил вдоль и поперёк. (17)И только потому, что любил и помнил, им занимался – разбирал строчку за строчкой, отыскивал источники и реалии, толковал, комментировал...

(18)На пятом курсе я принёс Виктору Дмитриевичу полтора десятка неизвестных статей Маяковского, подписанных разными псевдонимами. (19)На полках уже стояли три полных собрания сочинений поэта, и поздняя студенческая находка выглядела слишком неправдоподобно. (20)Виктор Дмитриевич вызвал Варвару Аветовну Арутчеву, долгие годы работавшую с рукописями Маяковского, и они вдвоём, проверяя на прочность, стали терзать меня так, как потом уже не терзал никто. (21)Когда я позже рассказывал об этом Рудольфу Дуганову, он хмыкнул: «Ну как же! (22)Дувакин знает всего Маяковского наизусть. (23)И если соглашается на новые тексты, то для порядка должен будет их выучить». (24)А тут не стихи, а проза, и не строчками, а погонными метрами. (25)Через два года нашу общую публикацию Рудик надписал: «Бесконечному Виктору Дмитриевичу...»

(26)«Бесконечность» Виктора Дмитриевича стала очевидной для многих в феврале 1966 года, когда судили Андрея Синявского, его бывшего студента из семинара по Маяковскому. (27)Дувакина вызвали в суд свидетелем. (28)И он сказал там то, что сказал бы у себя дома, на кафедре или в студенческой аудитории. (29)Он помнил Андрюшу с первых занятий, когда тот выглядел ещё классическим гадким утенком. (30)Но время шло, и гадкий утёнок на глазах превратился в прекрасного белого лебедя... (31)Судья вынужден был остановить свидетеля. (32)Для этого мрачного места больше подходили другие слова, которыми, кстати, вовсю осыпали Синявского и Даниэля в газетах: подонки, оборотни, пасквилянты, нравственные уроды, наследники Смердякова... (33)Если бы Дувакин ими воспользовался, если бы подтолкнул своего воспитанника за решётку, он выполнил бы долг советского преподавателя и коллеги по филфаку гордились бы им. (34)А так на учёном совете они скопом осудили его и потребовали уволить за несоответствие занимаемой должности. (35)Всё это заседание мы протомились за дверью. (36)Когда вышел Виктор Дмитриевич, Зина Новлянская упрямо замотала головой: «Для нас вы соответствуете».

(37)...На окончание университета Виктор Дмитриевич всем нам подарил по книге Маяковского со своими комментариями, а на титуле каждому указал его страницу и строчки. (38)Вале Мартыновой досталось: «Послушайте! (39)Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?» (40)Марине: «Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь». (41)А мне: «Ищите свой корень и свой глагол, во тьму филологии влазьте. (42)Смотрите на жизнь без очков и шор».

(43)И я стараюсь. (44)Правда, когда снимаю очки, почти ничего не вижу.

(По В.В. Радзишевскому*)
* Владимир Владимирович Радзишевский (род. в 1942 г.) –
литературовед, литературный критик, журналист.

(1)Вот и кончился последний урок последнего дня нашей школьной жизни. (2)Десять школьных лет завершились по знакомой хрипловатой трели звонка. (3)Все мы, растроганные, взволнованные, радостные и о чём-то жалеющие, растерянные и смущённые своим мгновенным превращением из школяров во взрослых людей, слонялись по классам и коридору, словно страшась выйти из школьных стен в мир, ставший бесконечным. (4)И было такое чувство, будто что-то недоговорено, недожито, не исчерпано за прошедшие десять лет, будто этот день застал нас врасплох.

(5)В класс заглянула Женя Румянцева:
‒ Серёжа, можно тебя на минутку? (6)У меня странное предложение! (7)Давай встретимся через десять лет!

(8)Шутливость совсем не была свойственна Жене, и я спросил серьёзно:
‒ Зачем?

‒ (9)Мне интересно, каким ты станешь. (10)Ты ведь очень нравился мне все эти годы.

(11)Я думал, что Жене Румянцевой неведомы ни эти слова, ни эти чувства. (12)Жизнь её протекала в двух сферах: в напряжённой общественной работе и в мечтаниях о звёздных мирах. (13)Немногие из нас твёрдо определили свой дальнейший жизненный путь, а Женя с шестого класса знала, что будет астрономом и никем другим. (14)Между нами никогда не было дружеской близости. (15)В поисках разгадки я мысленно пробегал прошлое, но ничего не нашёл в нём, кроме одной встречи на Чистых прудах…

(16)Однажды мы собирались в выходной день на Химкинское водохранилище покататься на лодках. (17)Но с утра заморосил дождь, и на сборный пункт пришли только мы с Павликом, Нина и Женя Румянцева. (18)Дождь не переставал ни на минуту. (19)Нечего было и думать о Химках.

‒ (20)Давайте покатаемся на пруду, ‒ предложил я и показал на старую, рассохшуюся лодку-плоскодонку. - (21)Будем воображать, что мы в Химках.

‒ (22)Или в Средиземном море, ‒ вставил Павлик.

‒ (23)Или в Индийском океане, ‒ восторженно подхватила Женя.

(24)Мы вычерпали из лодки воду и отправились в «кругосветное» плавание. (25)Женя придумывала маршрут нашего путешествия. (26)Вот мы проходим Босфор, через Суэцкий канал попадаем в Красное море, оттуда в Аравийское и входим в Тихий океан. (27)Женя неутомимо командовала: «Право руля!», «Лево руля!», «Поднять паруса!», «Убрать паруса!» (28)Отыскивала путь по звёздам: наш компас разбился во время бури.

(29)Больше Женя не бывала с нами. (30)Мы не раз приглашали её на наши сборища, но она отказывалась. (31)А что если в тот единственный раз она пришла из-за меня и из-за меня отступилась, сказав себе с гордой честностью: не вышло…

‒ (32)Почему же ты раньше молчала, Женя? ‒ спросил я.

‒ (33)К чему было говорить? (34)Тебе так нравилась Нина!

(35)С ощущением какой-то досадной и грустной утраты я сказал:
‒ Где же и когда мы встретимся?

‒ (36)Через десять лет, двадцать девятого мая, в восемь часов вечера, в среднем пролёте между колонн Большого театра.

(37)Минули годы. (38)Женя училась в Ленинграде. (39)Зимой 1941 года, жадно ловя известия о судьбе моих друзей, я узнал, что Женя в первый же день войны бросила институт и пошла в лётную школу. (40)Летом 1944 года я услышал по радио указ о присвоении майору авиации Румянцевой звания Героя Советского Союза. (41)Вернувшись с войны, я узнал, что звание Героя было присвоено Жене посмертно.

(42)Жизнь шла дальше, порой я вдруг вспоминал о нашем уговоре, а за несколько дней до срока почувствовал такое острое, щемящее беспокойство, будто все прошедшие годы только и готовился к этой встрече. (43)Я поехал к Большому театру, купил у цветочницы ландыши и пошёл к среднему пролёту между колонн Большого театра. (44)Я постоял там немного, затем отдал ландыши какой-то худенькой сероглазой девушке и поехал домой…

(45)Мне хотелось на миг остановить время, оглянуться на себя, на прожитые годы, вспомнить Женю, лодку, дождик, вспомнить слепоту своей юношеской души, так легко прошедшей мимо того, что могло бы стать судьбой.

(По Ю.М. Нагибину*)
* Нагибин Юрий Маркович (1920–1994) –
русский советский писатель-прозаик, журналист и сценарист.