ОГЭ 2021 (задание 6)

(1)Осень выдалась долгая, тёплая. (2)Птичий перелёт затянулся. (3)Да что о птице говорить, если бабка Катерина, иссохшая, горбатенькая от возраста, но ещё проворная старушка, никак не могла собраться в отъезд. (4)Тяжело старому человеку зимовать — вот и решила ехать на зиму к своим. (5)Но с хутором, с гнездом насиженным нелегко расставаться. (6)Куда девать малую живность: Тузика, кошку да кур? (7)И о хате душа болит.

(8)— Кидаю умом, не накину...— жаловалась она соседке. (9)— Ехать, не ехать?.. (10)А может, так и будет тепло стоять? (11)А тут ещё телефон привезли на подмогу — «мобилу». (12)Долго объясняли про кнопки: какие нужно нажимать, а какие нельзя трогать. (13)Обычно звонила дочь из города, по утрам. (14)Запоёт весёлая музыка, вспыхнет в коробочке свет.

(15)— Мама, здравствуй! (16)Ты в порядке? (17)Молодец. (18)Вопросы есть? (19)Вот и хорошо. (20)Целую. (21)Будь-будь. (22)Не успеешь опомниться, а уже свет потух, коробочка смолкла. (23)А тут, то есть в жизни хуторской, стариковской, было много всего, о чём рассказать хотелось.

(24)— Мама, слышишь меня?

(25)— Слыщу!.. (26)Это ты, доча? (27)А голос будто не твой.  (28)Ты не хвораешь? (29)Гляди одевайся теплей. (ЗО)Здоровье береги.

(31)— Мама,— донеслось из телефона строгое. (32)— Говори по делу. (33)Мы же объясняли: тариф.

(34)— Прости Христа ради,— опомнилась старая женщина. (35)Её ведь предупреждали, когда телефон привезли, что он дорогой и нужно говорить короче — о самом главном.

(36)Но что в жизни главное? (37)Особенно у старых людей. (38)Прошёл ещё один день. (39)А утром слегка подморозило. (40)Деревья, кусты и сухие травы стояли в лёгком белом пушистом инее. (41) Старая Катерина вышла во двор, глядя вокруг, на эту красоту, радуясь, а надо бы вниз, под ноги глядеть. (42) Шла-шла, запнулась, упала, больно ударившись о корневище груши.

(43)Неловко начался день, да так и не пошёл на лад. (44)Как всегда поутру, засветил и запел телефон мобильный.

(45) — Здравствуй, моя доча, здравствуй. (46)Одно лишь звание, что жива. (47)Я нынче так ударилась, — пожаловалась она, — не то нога подвернулась, а может, скользко. (48)Где, где. (49)Во дворе. (50)Воротца пошла отворять, с ночи. (51 )А тама, возля ворот, там грушина-черномяска. (52)Ты её любишь. (53)Она сладимая. (54)Я из неё вам компот варю. (55)Иначе бы я её давно ликвидировала. (56)Возля этой грушины...

(57) — Мама, — раздался в телефоне далёкий голос, — конкретней говори, что случилось, а не про сладимую грушину. (58)— Мама, говори, пожалуйста, конкретней. (59)0 себе, а не о груше. (60)Не забывай, что это мобильник, тариф. (61)Что болит? (62)Ничего не сломала?

(63)— Вроде бы не сломала,— всё поняла старая женщина. (64)— Приложила капустный лист.

(65)На том и закончился с дочерью разговор. (66)Остальное самой пришлось досказывать. (67)И от мыслей разных старая женщина даже всплакнула, ругая себя: «Чего ревёшь?..» (68)Но плакалось. (69)И от слёз вроде бы стало легче.

(70)А в обеденный неурочный час, совсем неожиданно, заиграла музыка и засветился мобильный телефон. (71)Старая женщина испугалась: — Доча, доча, чего случилось? (72)Не заболел кто? (73)Ты на меня, доча, не держи обиду. (74)Я знаю, что дорогой телефон, деньги большие. (75)Но я ведь и вправду чуть не убилась.

(76)Издалека, через многие километры, донёсся голос дочери:

— Говори, мама, говори.

(77)— Вот я и гутарю. (78)Я бы эту грушину навовсе ликвидировала, но ты её любишь. (79)3апарить её и сушить, как бывалоча... (80)Опять я не то плету... (81)Прости, моя доча. (82)Ты слышишь меня?..

(83)В далёком городе дочь её слышала и даже видела, прикрыв глаза, старую мать свою: маленькую, согбенную, в белом платочке. (84)Увидела, но почувствовала вдруг как всё это зыбко и ненадёжно: телефонная связь, видение.

(85)— Говори, мама,— просила она и боялась лишь одного: вдруг оборвётся и, может быть, навсегда этот голос и эта жизнь. — (86)Говори, мама, говори.

(По Б. Екимову*)
* Борис Петрович Екимов (род. в 1938 г.) — русский прозаик и публицист,
лауреат Государственной премии РФ (1998),
лауреат премии Александра Солженицына (2008).
Фрагмент взят из рассказа «Говори, мама, говори».

(1)Октябрь был на редкость холодный, ненастный. (2)Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. (3)Из них назойливо сыпался дождь.

(4)Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам и видеть всё то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленых печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. (5)Она доживала свой век в старом доме, построенном её отцом — известным художником.

(6)Изредка заходил сторож при пожарном сарае — Тихон, тощий, рыжий. (7)Он ещё помнил, как отец Катерины Петровны приезжал в Заборье из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

(8)Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, и каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

— Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

(9)Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной Человек, жила далеко, в Ленинграде. (10)Последний раз она приезжала три года назад.

(11)Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до неё, старухи. (12)У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, своё счастье. (13)Лучше не мешать. (14)Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краюшке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

(15) В одну из бессонных ночей Катерина Петровна написала Насте письмо.

(16)«Ненаглядная моя, — писала Катерина Петровна. (17)— Зиму эту я не переживу, приезжай хоть на день. (18)Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. (19)Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, — смерть забыла ко мне дорогу. (20)Сад сохнет — совсем уж не тот, — да я его и не вижу. (21)Нынче осень плохая. (22)Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

(23)Настя работала секретарём в Союзе художников. (24)Работы было много. (25)Устройство выставок, конкурсов — всё это проходило через её руки.

(26)Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. (27)Она спрятала его в сумочку, не читая, — решила прочесть после работы. (28)Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет — значит, жива. (29) Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

(30)После работы Настя вернулась домой, в свою старинную комнату на Мойке, с лепным золочёным потолком, и только там прочла письмо Катерины Петровны.

(31)— Куда там сейчас ехать! — сказала она и встала. (32)— Разве отсюда вырвешься!

(ЗЗ)Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней — и положила письмо в ящик письменного стола.

(34)Две недели Настя возилась с устройством выставки скульптора Тимофеева. (35)А вечером на открытии выставки она получила телеграмму: «Катя помирает. (З6)Тихон».

(37)Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. (38)Снег таял на лице, смешивался со слезами. (39)Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто её так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье.

(40)«Что же это, мама? (41)Что? — думала она, ничего не видя. (42)— Мама! (43)Как же это могло так случиться? (44)Ведь никого же у меня в жизни нет. (45)Нет и не будет роднее. (46)Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».

(47)...В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. (48)Она застала свежий могильный холм на кладбище — земля на нём смёрзлась комками — и холодную тёмную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно. (49) В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжёлый рассвет.

(50)Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы её никто не увидел и ни о чём не расспрашивал. (51)Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с неё непоправимой вины, невыносимой тяжести.

(По К. Паустовскому*)
* Константин Георгиевич Паустовский (1892—1968) —русский писатель,
автор множества повестей и рассказов о родной природе.
Фрагмент взят из рассказа «Телеграмма».

СТАРАЯ ЧЕРЕПАХА

(1)— Мама, смотри! — раздался ликующий Васин вопль. (2)Она подошла к сыну. (3)В углу зоомагазина, на дне выстланного соломой ящика, шевелились две крошечные черепашки. (4)Они были не больше Васиного кулака, удивительно новенькие и чистенькие. (5)Черепашки бесстрашно карабкались по стенкам ящика, проворно двигая светлыми лапками с твёрдыми коготками.

(6)— Мама! — проникновенно сказал Вася, он даже не добавил грубого слова «купи».

(7)— Хватит нам возни с Машкой, — устало отозвалась мать. (8)— Мама, да ты посмотри, какие у них мордочки! (9)Вася никогда ни в чём не знал отказа, ему всё давалось по щучьему веленью. (10)Это хорошо в сказке, но для Васи сказка слишком затянулась. (11)Осенью он пойдёт в школу. (12)Каково придётся ему, когда он откроет, что заклинание утратило всякую силу и жизнь надо брать трудом и терпением? (13)Мать отрицательно покачала головой.  

(14)— Нет, три черепахи в доме — это слишком!

(15)— Хорошо,— сказал Вася с вызывающей покорностью. (16)— Если так, давай отдадим Машку, она всё равно очень старая. (17)Не было на свете более ненужного существа, чем Машка, но и она на что-то годилась: на ней можно было сидеть и даже стоять». (18)Днём старая черепаха всегда хоронилась в укромных местах, но сейчас Васе повезло: он сразу обнаружил Машку под своей кроватью. (19)Вася спрятал Машку под рубаху и быстро вышел на улицу.

(20)Над поредевшим, полусонным от жары базаром высоко и печально звучал детский голос:

— Черепаха! (21)Продаётся черепаха!

(22)Вася произносил эти слова всё глуше, он словно и боялся и хотел быть услышанным.

(23)— Ого, черепаха! (24)Вот это-то мне и надо! (25)Продаёшь, малец?

(26)Перед Васей стоял рослый, плечистый человек и с каким-то детским восхищением глядел на старую черепаху.

(27)— Сколько просишь?

(28)— Девять...— смущённо сказал Вася, припомнив цену, какую в зоомагазине просили за двух черепашек.

(29)Мужчина отдал деньги, сунул Машку в широкий карман своей куртки и пошёл к дому, а Вася растерянно глядел ему вслед. (30)В носу у него странно дощипывало, но он нахмурил брови, задержал на миг дыхание, и пощипывание прекратилось. (31)Тогда он крепко зажал в кулаке деньги и со всех ног бросился к зоомагазину.

(32) Когда Вася принёс домой двух маленьких черепашек и в радостном возбуждении поведал матери о всех своих приключениях, она почему-то огорчилась, но не знала, ни что сказать, ни как поступить в этом случае. (33)А раз так, лучше обождать и подумать, ведь дети такие сложные и трудные люди...

(34)Ложась спать, он сказал матери счастливым, усталым, полусонным голосом:

— Знаешь, мама, я так люблю этих черепашек!

(35)— Выходит, старый-то друг не лучше новых двух, — заметила мать, наклоняясь к сыну и накрывая его одеялом.

(36)Бывают слова, как будто простые и безобидные, которые, будучи сказаны ко времени, вновь и вновь возникают в памяти и не дают тебе жить.

(37)«Но что я такое сделал? — спрашивал он себя с тоской. (38)—Продал старую, совершенно ненужную мне черепаху». (39)—«Да, она тебе не нужна, — прозвучал ответ, — но ты ей нужен. (40)Всё, что есть хорошего на свете, было для тебя, а ты для кого был?» (41)— «Я кормлю птиц и рыб, я меняю им воду». (42)— «Да, пока тебе с ними весело, а не будет весело, ты сделаешь с ними то же, что и с Машкой». (43)— «А почему же нельзя так делать?»

(44)Вася не мог найти ответа, но ответ был в его растревоженном сердце, впервые познавшем простую, но неведомую прежде истину: не только мир существует для тебя, но и ты для мира. (45)И с этим новым чувством возникло в нём то новое неотвратимое веление, название которого — долг — Вася узнает гораздо позднее. (46)И это веление заставило Васю вскочить с кровати и быстро натянуть одежду.

(47)Возможно, что мать сквозь сон уловила какой-нибудь непривычный шум или почувствовала тревожную пустоту комнаты, в которой больше не было её сына. (48)Мать заглянула в черепаший ящик — черепашек не было, и она сразу всё поняла. (49)Набросив на плечи плащ, она вышла из дому и быстро зашагала туда, где, по рассказу Васи, находился белый домик с палисадником. (50)Вскоре она увидела впереди фигурку сына.

(51)Она шла и думала о том, что очень трудно вырастить человека, для этого надо глубоко и трудно жить, и какое счастье, если у её мальчика будет сильное и верное сердце. (52)Мать не окликнула Васю, она решила охранять его издали, чтобы не помешать первому доброму подвигу своего сына...

(По Ю. Нагибину*)
* Юрий Маркович Нагибин (1920—1994) —русский писатель-прозаик, журналист и сценарист.

Участник Великой Отечественной войны. В книгах Нагибина — картины войны и труда, воспоминания детства и зарубежные встречи, судьбы современников, людей русского искусства. Его произведения отмечены драматичностью конфликтов, лирическим мировосприятием, точностью деталей.

БАМБУС

(1)Хмурым утром в дверях школы появился незнакомец странного вида. (2)Невысокого роста, большеголовый. (3)В чёрных спутанных волосах тусклым солнышком проглядывала лысина. (4)Усы не росли, а беспорядочно лезли из кожи вон, и в них торчала погасшая трубка. (5)Тёмные глаза навыкате сверкали запоздалым озорством. (6)Если бы ему на плечи накинули расшитый серебром гусарский Ментик*, на голову водрузили кивер** и к портупее пристегнули саблю, он превратился бы в Дениса Давыдова. (7)Даже полосатый пиджак, застёгнутый на все пуговицы, и потёртые брюки, заправленные в высокие сапоги, не могли уменьшить удивительного сходства незнакомца с гусарским поэтом.

(8)Он взбежал по лестнице, цокая, как шпорами, подковками сапог, распахнул дверь канцелярии, и в комнате резко запахло табаком.

(9)— Мне нужен директор!

(10)Секретарша — плосколицая, с нарисованными бровями — перестала печатать на машинке.

(11)— Как о вас сказать?

(12)— Пришёл Бамбус!

(13)Странное имя прозвучало как удар барабана. (14)Нарисованные брови болезненно надломились.

(15)А незнакомец уже стоял в дверях, глубоко запустив руки в карманы пиджака и разглядывая директора выпуклыми глазами.

(16) И хотя директор был на голову выше пришельца и шире его в плечах, возбуждение нечаянной встречи как бы уравняло их.

(17)— А мы давно тебя числим пропавшим без вести. (18)Где ты бродяжничаешь? (19)Кем работаешь?

(20)— Предсказателем: предсказываю землетрясения, — отрубил Бамбус и принялся раскуривать трубочку. (21)— А живу я на Краю Света.

(22)Тем временем в директорском кабинете было уже много сказано и много вспомянуто. (23)А Бамбус, пуская клубы дыма, сновал из угла в угол, как маневровый паровозик.

(24)В этот же день дежурный по штабу артиллерийского училища докладывал майору Коржикову, что у аппарата его ждёт какой-то Бамбус, вероятно из цирка, и что он, шутник, непочтительно величает товарища майора «Коржиком».

(25)Ещё Бамбус звонил в детский сад, на швейную фабрику, в порт. (26)И всюду короткое духовое слово «Бамбус» звучало как пароль, открывающий доступ в далёкий пятый класс «Б», куда без этого пароля никого не пускали...

(27)И каждый раз предсказатель землетрясений спрашивал:

— Не помнишь, у нас была учительница... певица Тра-ля-ля? (28)Никто не встречал её. (29)Никто не знал, где она живёт и жива ли она вообще. (30)Но Бамбус нашёл всё-таки учительницу в Музее музыкальных инструментов, где она работала смотрительницей.

(31)— Здравствуйте, я Бамбус из пятого «Б». (32)Вы помните меня? (33)Я обычно сидел на Камчатке и очень досаждал вам. (34)И однажды вы рассердились и крикнули мне: «Бамбус!» (35)И с тех пор я стал Бамбусом. (36)А однажды я выстрелил в вас бумажкой из резинки и попал в глаз.

(37)Она пожала плечами и спокойно сказала: — Разное случалось.

(38)Где-то хлопнула дверь, смотрительница покосилась на шум, и Бамбус заметил, что один её глаз остался неподвижным. (39)Глаз смотрел на него немигающим, безжалостным взглядом, от него исходил холод. (40)Бамбус вздрогнул. (41)Певица Тра-ля-ля быстро перевела взгляд на незваного гостя. (42)Теперь оба глаза смотрели на него, но было поздно.

(43)— Значит, случилось худшее... — глухо сказал Бамбус.

(44)Она оборвала его: — Вы здесь ни при чём. (45)Это не ваша рогатка...

(46)Бамбус не поверил.

(47)— Зачем вы меня успокаиваете? (48)Что было, то было. |49)Я ведь взрослый человек.

(50)— Так вот, взрослый человек, — сказала она с раздражением, — верьте, когда вам говорят. (51)Это фронтовое ранение.

(52)— Простите, — сказал наконец Бамбус, посмотрев ей в глаза. (53)— Я думал, что это забудется... с годами... (54)Но есть вещи, которые сильнее нас. (55)От них не убежишь даже на край света. (56)Судьба кидала меня по свету, но я всегда хотел при случае попасть в родной город, разыскать вас и сказать: «Простите».

(57)Всю ночь Бамбус ходил по городу. (58) Накрапывал дождь. (59)С залива дул ветер. (60)Погружённый в свои мысли, он дошёл до тёмного здания глазной больницы. (61)Сюда он бегал мальчишкой — потерянным, несчастным от запоздалого сознания своей вины перед учительницей пения. (62)Он заглядывал в окна первого этажа, где лежали люди с белыми повязками на глазах. (63)Певицы Тра-ля-ля нигде не было. (64)Может быть, её палата была на втором этаже? (65)Он не знал тогда, что с ней, не знал, что она не в больнице, а на фронте. (66)Несчастье случится позже. (67)От пули фашиста.

(68)И всё-таки сознание своей вины не оставляло взрослого Бамбуса, стоящего под дождём у глазной больницы. (69)Оно причиняло боль, как незаживающая рана.

^{* Ментик — гусарская куртка, обложенная мехом.
** Кивер — военный Головной убор.}

(По Ю. Яковлеву*)
* Юрий Яковлевич Яковлев (1922—1995) — русский прозаик, сценарист,
журналист, автор книг для подростков.

ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ И МИРА

(1)Дороги войны... (2)По ним шли не только солдаты — дети тоже. (З)Пусть это были дороги в тыл — без бомб, без пуль, даже без капельки крови.

(4)Для меня и ещё семисот ребят эта дорога началась с Казанского вокзала в Москве. (5)Нас эвакуировали. (6)Привозили ребят на вокзал мамы, заводили в вагон, сажали на полку и уходили. (7)Уходили на перрон — глядеть в окно.

(8)Что делалось с малышами! (9)Двух-, трёх-, четырёхлетние, они не хотели принимать маму за стеклом. (10)Отчаянным криком рвалась наружу тревога: вдруг мама не успеет сесть?

(11)— Ма-ма! — на всех языках мира.

(12)Поезд шёл. (13)На каждый вагон — по одной взрослой женщине и по два подростка ей в помощь. (14)И на каждой полке — ребёнок, иногда два, ясельного и детсадовского возраста. (15)Конечно, легче было тем, кого увозили со старшей сестрой или братом.

(16)— Береги братишек, береги, это сейчас твоя главная задача! — крикнула моя мать в уходивший поезд. (17)Она требовала, чтобы я стала взрослой. (18)В четырнадцать лет.

(19)И я стала взрослой, взрослым подростком, как многие мои сверстники.

(20)Поезд шёл тогда тоже быстро — мчал детей под защиту тыла, в ночь, далеко от мам и пап, но далеко и от бомб и пожаров. (21)Каждую щёлочку вагонных окон мы закупорили плотно и надёжно, мы уже привыкли к светомаскировке, и в безлунной тьме усталые и перепуганные дети заснули. (22)3аснули без матрацев и одеял, без подушек, свернувшись комочками; (23)А мы двое — Борька Федотов и я — назначили себе ночное дежурство — следить, чтобы никто не свалился спросонок с тряских полок. (24)Дежурство было самое настоящее, со сменой караула через каждые два часа.

(25)— Вставай,— поднимал меня в очередной раз Борька. (26)Парнишка стоял в одной майке и брюках.

(27)— Холодно ведь, ты что?

(28)— Да там двое расплакались во сне, озябли, — объяснил Борис. (29)Потом он отдал кому-то и брюки.

(30)Да, мы взрослели не всегда и не во всём так, как положено взрослеть детям. (31)Мы взрослели в войну. (32)И на четырнадцатилетние плечи сразу сумели взвалить ответственность и за себя, и за младших братьев и сестёр, и за чужих детей тоже.

(33)Еда занимала наши желудки, наши души, наш ум. (34)По дороге в школу, вечером после уроков, утром после завтрака, и днём и ночью, даже во сне кто-нибудь начинал говорить на тему, на которую мы же сами наложили строжайший запрет.

(35)— А моя мама...— приступал очередной фантазёр к созданию живописной картины тарелки жареной картошки с луком и колбасой. (36)Нет, слушать это было невозможно, в воздухе немедленно начинало пахнуть, нос вбирал этот аромат, язык жаждал вкусить, а желудок властно, как настоящий бандит внутри тебя, требовал утолить его желания. (37)И нельзя было не слушать, и нельзя было слушать.

(38)— Мы же решили, замолчи!

(39)Но и сладостна была та мука: уйти в фантазию, ну чуть-чуть, на минутку всего, — и уже перед тобой эта вкусная, нет, вкуснейшая, самая наивкуснейшая картошка. (40)О боже мой!..

(41)Голод сделал нас рационализаторами. (42)Придумали, например, как растянуть порцию — кубик масла, который иногда перепадал. (43)Рацпредложение требовало одного — терпения. (44)Масло тонюсеньким слоем намазывалось на кусок чёрного хлеба, а потом, когда хлеб уже был поднесён ко рту, зубы, не кусая ещё, сдвигали масло с того места, что откусывалось, на неоткусанную часть. (45)И так кусочек за кусочком до конца хлеба. (46)В результате нос, губы всё время ощущали запах масла, и, если хватало выдержки, его мазали на ещё один кусок хлеба.

(47)Так началась для нас Родина.

(48)Она воспитывала. (49)Учила любить работу, не бояться мороза. (50)Мы умели пилить дрова, полоскать в проруби бельё, из промёрзлой земли выкапывать картошку, ухаживать за животными. (51)И ходили в школу, за семь километров, по льду, трещавшему под ногами.

(По В. Шелике*)
*Вальтраут Шелике (род. в 1927 г.) — учёный-историк, публицист.
Родилась в Берлине, в 1931 году переехала в Москву вместе с родителями, немецкими коммунистами.
После войны осталась в Москве. В 1949 году по окончании учёбы распределилась на работу в Киргизию.
В течение 40 лет преподавала историю Нового времени в различных вузах республики.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры».

РЕБЯТА С НАШЕГО ДВОРА

(1)Этот снимок сделан весной сорок первого, перед самой вой­ной. (2)Бродячий фотограф — сухонький старикашка с неуклюжим ящиком и треногой в руках — случайно завернул в наш двор.

(3)— Сфотографируемся, дети? (4)Будет память на всю жизнь.

(5)Этому старичку я бесконечно благодарна. (б)Чудом уцелев­ший снимок действительно оказался дорогой памятью о довоенном времени, о нашем шумном доме на углу Среднего проспекта и Тучкова переулка Васильевского острова.

(7)Если бы мы знали тогда, что совсем недолго осталось нам вот так каждый день встречаться в нашем просторном, замощённом булыжником дворе, что неумолимо надвигающиеся грозные события скоро подведут черту под нашим детством! (8)0, какой непохожей на наши наивные игры оказалась война!

(9) Помню первую зажигалку, которая упала к нам на крышу. (10)Мы с Вилькой были на чердаке, когда воздух задрожал от жуткого, хватающего за сердце рёва — фашистские самолёты летели над самой головой. (11)Из-за гула моторов мы не слышали, как бомба стукнулась о крышу. (12)Мы увидели её, выглянув в слуховое окно: она ярко светилась справа, метрах в десяти от нашего наблюдательного поста. (13)Вилька вылез на крышу. (14)Я подала ему щипцы с длинными ручками и вылезла тоже. (15)Бомба была совсем небольшой — такие зажигалки гитлеровские лётчики швыряли сразу пачками. (1б)0на зловеще шипела и чадила, по крыше от неё растекалось пламя. (17)Мы знали, что зажигалку надо схватить щипцами и сунуть в ящик с песком или закидать мешочка­ми с песком. (18)Но, наверное, от волнения Вилька всё позабыл. (19)Ухватив зажигалку, он отчаянно взмахнул щипцами и швырнул её во двор. (20)Швырнул неудачно. (21)3ажигалка упала прямо на дровяной сарай, и скоро он загорелся. (22)Хорошо, что внизу, под аркой ворот, оказались люди, пережидавшие тревогу. (23)Общими усилиями пожар потушили.

(24)Вильку никто не ругал. (25)Нам сказали: ничего, научитесь.

(26)К зиме воздушные налёты почти прекратились, зато участились артиллерийские обстрелы города, которые были страшны своей внезапностью: никак нельзя было предугадать, когда и куда упадёт снаряд.

(27)В городе не было дров. (28)На рынке поленья шли только в обмен на хлеб. (29)А зима 1941-42 года выдалась на редкость суровой.

(30)Страшные месяцы... (31)Обычно в половине шестого утра мы с сестрой были уже на ногах — в шесть открывались булочные. (32) На троих нам полагалось полкило хлеба в день: у матери была рабочая карточка, ей выдавалось 250 граммов, а нам с сестрой — по 125. (33)Дома паёк делили на три равные части. (34)Каждому доставался небольшой кусочек тяжёлого, похожего на глину, блокадного хлеба. (35)К полудню его уже не было. (36)Начиналось томительное ожидание следующего дня.

(37)Почти всё время мы лежали. (38)Все трое — в одной кровати, вынесенной на кухню. (39)Лежали потому, что не было сил двигаться. (40)И ещё потому, что так было теплее. (41)Утром стоило невероятных усилий заставить себя встать — ртуть в градуснике опускалась ниже нуля.

(42)Почти никто уже не мог, как в первые месяцы войны, дежурить на крыше и у ворот. (43)Изредка я встречала кого-нибудь из ребят — в булочной или на Неве, в очереди к проруби за водой. (44)Все как-то странно стали похожи друг на друга — съёжившиеся от холода, с чёрными от копоти, осунувшимися старческими лицами. (45)Мы почти не разговаривали. (46)Да и о чём было говорить? (47)Всё ребячье отошло от нас куда-то далеко-далеко...

(По А. Луговцовой*)
*Анна Луговцова — писатель-публицист.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры».

ДОМ НА ПЕРЕДОВОЙ

(1)Я сижу в углу подвала на деревянном топчане и смотрю, как светлеет слуховое окно. (2)Из темноты проступают обугленные ветки дерева, исщерблённая пулями стена соседнего дома. (3)Подвал наш давно проснулся. (4)Время на войне идёт совсем иначе, чем в другой — обычной — жизни. (5)Наступает утро, и мы не знаем, доживём ли до вечера. (6)Стены трясутся от близких взрывов. (7)Сколько нам осталось жить? (8)Ещё несколько дней? (9)Или несколько часов? (10)Или только эти мгновения, когда мы ждём рассвета?

(11)Подвал приютил три семьи. (12)Свела вместе общая судьба: под бомбёжками не смогли переправиться через Волгу. (13)Бетонные своды укрыли трёх женщин и восемь детей.

(14)Сегодня мне идти в овраг за хлебом или супом. (15)Мама и сестрёнка совсем ослабли от голода. (16)Мне нужно проползти метров двести. (17)Место открытое. (18)Снег укрыл пепелище. (19)Огонь поглотил деревянные дома с резными наличниками, вишнёвые и яблоневые сады, столы в палисадниках.

(20)После привычной темноты подвала глазам больно от яркого света. (21)Передо мной мёртвое пространство. (22)Нет ни огонька, ни живого звука. (23)3емля окоченела, оглохла, ослепла. (24)Перестала быть землёй. (25)Я смотрю и ничего не вижу. (26)Потому что всё моё нутро напряжено, сковано тревогой. (27)3емля передо мной совсем другая, чем прежде. (28)Примериваюсь, как доползти до каменной стены, чтобы затаиться, переждать, передохнуть. (29)Всё живое наблюдает, прицеливается, готовится. (30)С чем сравнить фронтовую полосу? (31)Её не с чем сравнить.

(32)Ползу по глубокому снегу в сторону Волги. (33)В этом снеге теперь всё моё спасение. (34)Если заметят гитлеровцы движущуюся точку, ухнет взрыв, полоснёт пуля. (35)Сколько ещё метров ползти? (36)Неужто убьют? (37)Как же это так — вдруг меня больше не будет? (38)Этого не может быть! (39)Неужто я не увижу маму и сестрёнку, не узнаю, жив ли отец? (40)Не буду больше ходить в школу, играть в снежки, бегать по траве, читать книги, писать стихи, кататься на лодке, танцевать? (41)Сколько на свете замечательных дел! (42)Нет, меня не убьют. (43)Этого просто не может быть. (44)Я так хочу жить!

(45)Вот, наконец, я подбираюсь к вагонетке и быстро, будто плаваю по-собачьи, сползаю в овраг. (46)Можно присесть и передохнуть. (47)Скаты оврага защищают от пуль.

(48)Снизу привычно тянет дымом. (49)Скаты оврага облепили блиндажи.

(50)Протоптанной тропинкой пробираюсь туда, где по свинцовой воде несутся глыбы льда. (51)Топчусь около солдатской кухни. (52)Пахнет необыкновенно вкусно. (53)Наверное, гороховым супом из концентратов. (54)Не могу решиться толкнуть дверь землянки. (55)Мы знаем, что солдатские пайки с каждым днём становятся меньше.

(56)«Откуда ты, девочка?» — передо мной стоит военный в белом овчинном полушубке и шапке-ушанке. (57)Я привыкла к такому вопросу. (58)Что тут рассказывать? (59)История наша обычная — не смогли переправиться через Волгу. (60)Где находится наш подвал? (61)На пятачке за оврагом. (62)Капитан берёт у меня пустое ведёрко. (63)Мы взбираемся по крутому отвесному склону. (64)Ползу вверх на четвереньках, цепляясь за бугорки земли и пучки сухой травы. (65)Так добираемся до небольшой площадки.

(66)В землянке тепло. (67)Оказывается, я даже забыла, что такое тепло. (68)Мне стало вдруг весело. (69)Я видела, как офицер снял с гвоздя вещевой мешок и выложил концентраты. (70)Каша пшённая, суп гороховый. (71)«Это тебе, забирай»,— сказал он. (72)Какое богатство на столе! (73)Офицер сложил брикеты в ведёрко. (74)Я смотрю на капитана и вдруг понимаю: он знает, как мне было холодно и страшно, когда я ползла в овраг. (75)Впервые мне хочется заплакать. (76)В нашем подвале каким-то немым уговором запрещено плакать.

(77)Я сижу, разомлев в тепле, и ещё не знаю, как важно будет для меня навсегда всё то, что происходит сейчас в этой землянке, из которой видна свинцовая волжская вода. (78) Память об этих днях навсегда останется для меня нравственной опорой. (79)В радости и в беде буду помнить и этот скудный сталинградский паёк, который капитан разделил с голодными детьми, и книги с обгорелыми страницами, подаренные им, и трофейный парашют, из которого потом мне сшили платье. (80)И огонёк коптилки, мигавший при взрывах.

(По Л. Овчинниковой*)
*Людмила Павловна Овчинникова — журналист, писатель.
Пять с половиной месяцев вместе с мамой и трёхлетней сестрёнкой она провела
в осаждённом фашистами Сталинграде, прячась в подвале разрушенного дома.
Большую часть творчества посвятила военной теме.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры»

(1)Всю жизнь жду одного письма. (2)Если бы я сама его писала, то, наверно, составила бы в таких выражениях:«Уважаемая Фаина Андреевна!

(3)То, чему вы учите в своём детском доме, видимо, прекрасно будет вписываться в будущие времена. (4)Но пока, если судить  по результатам, с благодушием и благоглупостями, которые вы нам внушили, мы чувствуем себя донкихотами, отправляющимися на современную войну.

(5)Отношения между людьми строятся на основах взаимовыгоды. (6)3а «спасибо» сегодня никто ничего не делает. (7)С нашей наивностью мы выглядим беспомощными белыми воронами среди ястребов, которые обладают крепкой хваткой и деловым коварством, не обращают внимания на сантименты и все наши «детские» принципы и устои, не задумываясь, отодвигают в сторону небрежным движением руки. (8)Они умеют строить отношения, находить нужных людей, не говорить лишнего. (9)Таким достаётся всё.

(10)Ну а мы, нахватав шишек и зализывая раны, утешаемся только тем, что не в деньгах счастье. (11)Нас обошли, объегорили, затёрли» подвели под монастырь, зато мы добрые, мягкие и честные...

(12)С волками жить — по-волчьи выть. (13)Пусть хоть те, кто пойдёт по нашим стопам, не обманываются на этот счёт, поумерят свой идеализм и взамен приобретут хоть немного настоящего умения жить.

(14)Извините за откровенность. (15)Ваш воспитанник...»

(16)Я не получила ни одного такого письма, хотя житейские основания для его написания, действительно, были и есть у наших ребят. (17)И я от всего сердца благодарю их всех за то, что ни словом, ни намёком никто из них не попрекнул нас в том, что мы учили их «не тому добру». (18)Это один из главных итогов моей жизни, которым я горжусь. (19)Говорю об этом, не стыдясь высоких слов.

(20)Писем нет, но проблема остаётся. (21)Когда человек в погоне за скорой выгодой, за мишурой соблазнов преступает некоторую грань, обидно бывает за него и за себя, но тут хоть ясно: сам виноват, не устоял... (22)И мы, конечно, виноваты — недоучили, недовоспитали...

(23)Но когда наказываются хорошие качества, это, пожалуй, ещё горше. (24)Ведь в нас живёт надежда, что наши воспитанники будут счастливы. (25)Мы верим, что их трудолюбие будет замечено, доброта и отзывчивость отзовутся эхом в другом сердце и два сердца забьются в унисон.

(По Ф. Соколовой*)
*Фаина Андреевна Соколова — заслуженный учитель школы РСФСР,
бывший директор Яснополянского детского дома,
лауреат премии Ленинского комсомола.

(1)Я не успел дочитать книгу, потому что раздался стук в дверь моей комнаты и на пороге появился отец. (2)Выглядел он задумчивым и даже встревоженным.

(3)— Сын, нам нужно поговорить. (4)Ты ведь мужчина, а мужчина должен зарабатывать деньги, обеспечивать семью. (5)Ты хоть знаешь, сколько получают учителя? (6)Хочешь всю жизнь считать каждую копейку, не вылезать из долгов, мучиться из-за того, что твои дети выглядят хуже других?..

(7)Он ещё долго говорил, приводя примеры престижных профессий: юрист, экономист, программист... стоматолог, наконец!

(8)— И вообще, где ты видел в школе нормальных мужиков? (9)Так, одни неудачники, не способные больше ни на что!

(10)— Пап, ну что ты говоришь, а как же ты сам?!

(11)— Да что я...— отец как-то безнадёжно махнул рукой и вышел из комнаты.

(12)Вечером за дверью послышались лёгкие шаги мамы. (13)Она, как водится, начала издалека.

(14)— Андрей, ты, конечно, уже взрослый, можешь самостоятельно принимать решения, но... (15)Послушай... (16)Посмотри хотя бы на меня. (17)Это ведь не жизнь, а мука: бесконечные тетрадки, изматывающая подготовка к урокам. (18)А ученики?! (19)Ты сам знаешь, какие сейчас школьники — дерзят, учителя в грош не ставят. (20)Если раньше педагогов уважали, то сегодня школа — это рабский и адский труд, женский коллектив, сплетни, зависть, интриги... (21)3ачем тебе всё это?!

(22)— Хорошо, мама, я подумаю.

(23)— Я очень тебя прошу...

(24)Конечно, я немного хитрю: обещаю подумать, хотя всё давно решил и даже уже подал документы в педагогический институт. (25)Хочу, как мои родители, быть учителем. (26)Они уже много лет работают в одной школе. (27)И нужно видеть, как горят их глаза, когда они обсуждают очередной урок или пишут сценарий для школьного вечера. (28)В такие минуты я понимаю: несмотря ни на что, мои родители по-настоящему счастливы, потому что они влюблены в свою профессию. (29)Я тоже слышу в себе настойчивый зов большой и загадочной страны, где побывали мы все и где у каждого были свои находки и потери, взлёты и падения, радости и печали. (30)Мне так хочется, чтобы путешествие в эту страну оставляло только самые добрые и яркие воспоминания. (31)Именно поэтому я и хочу стать учителем — проводником, который ведёт всё новых и новых путешественников по тернистому пути к новым знаниям, к новой, взрослой жизни!

(Г.Андреев*)
* Георгий Иванович Андреев (род. в 1971 г.) — современный писатель-публицист.

(1)В классе у Натальи Андреевны всегда царило оживление, какое создаёт только дружная, слаженная работа. (2)Посидеть на её уроке, послушать, как разговаривает она с ребятами, как охотно и толково они отвечают, было по-настоящему радостно. (3)И в такие часы у меня было какое-то неясное чувство, словно всё это когда-то уже было со мною. (4)Не сразу я поняла: это было в школьные годы; вот так же радостно и интересно бывало нам на уроках Анны Ивановны.

(5)Ещё интереснее, чем самые уроки, оказались рассказы Натальи Андреевны о её ребятах. (6)Слушая её, я узнавала о них такие подробности, какие могут быть известны только самому близко­му человеку — пожалуй, только умной и наблюдательной матери. (7)И я заметила: с особенным оживлением и любовью Наталья Андреевна говорит не о самых лучших и примерных учениках, но о тех, с которыми трудно.

(8)Мы сидели с Натальей Андреевной в её пустом классе. (9)Было уже темно, а мы всё не зажигали огня. (10)Дождь стучался в окна, и мне, хоть я и слушала её с жадным вниманием, было очень грустно.

(11)— Но что же, что же самое главное в нашей работе? — спросила я тихо. (12)— Я понимаю, готовых рецептов нет, всякий раз нужно поступать по-разному. (13)Но неужели же нет чего-то самого главного, что поможет даже в самом трудном, самом запутанном случае?

(14)— Самое главное? — задумчиво повторила Наталья Андреевна. (15)— Вот я вам расскажу такой случай. (16)Работала у нас молоденькая учительница. (17)Побывала я у неё на уроках. (18)Как будто недурно. (19)Уроки по всем правилам методики. (20)Спрашиваю: «Хорошие у вас ребята?» (21)— «Хорошие», — отвечает. (22)«Скажите, вон тот, на первой парте, что он собой представляет?» (23)— «Прекрасный мальчик. (24)У него одни пятёрки. (25)Очень развитой и смышлёный». (26) — «А тот, черноглазый, в голубой рубашке?» (27)— «Это троечник, средний ученик. (28)Но дисциплинированный». (29) — «А вон тот, курносый, с веснушками?» (30)— «А у этого вообще четвёрки, но по арифметике ниже пяти не бывает»... (31)И, понимаете,— продолжала Наталья Андреевна, — вдруг все эти ребята — черноглазые и голубоглазые, смуглые, светловолосые, веснушчатые, — все стали на одно лицо, и уже только одно отличало их: четвёрочник, троечник, двоечник, отличник... (32)Ну, подумайте сами, разве можно охарактеризовать школьника одними отметками! (33)Как будто отметка может исчерпать человека, будь он даже только восьми лет от роду! (34)Вот это я ей и сказала. (35)А она мне так спокойно: «У меня их сорок, не могу я знать каждого в отдельности». (36)Я вам скажу: мне страшно стало. (37)Как же работать с детьми, если не знать их? (38)Как учить их — даже правописанию или таблице умножения? (39)Сорок ребят — это сорок разных характеров, и тут, поверьте, нет двух похожих, которых можно спутать друг с другом. (40)Учителю не знать своих детей — значит лишиться глаз и обречь себя на работу вслепую, без малейшей надежды на успех. (41)Просто безумие какое-то!

(42)Вот вы спрашиваете, что самое главное. (43)Для воспитателя самое главное, самое важное — понять ученика. (44)Бывает, беседуешь с учеником на уроках, на экзаменах, оцениваешь его знания, случается даже — даёшь ему характеристику и всё ещё по-настоящему ничего о нём не знаешь. (45)И ждёшь, ловишь, подстерегаешь ту минуту, тот иногда непредвиденный случай, который откроет тебе сокровенное в человеке. (46)В такие минуты, как под лучом прожектора, всё озаряется, всё становится ясно...

(По Ф.А. Вигдоровой*)
* Фрида Абрамовна Вигдорова (1915–1965) – советская писательница, журналист.
Отрывок взят из повести «Мой класс».