ОГЭ 2020: задание 6 (тест 5)

(1)Вовка примчался через десять минут. (2)На моём столе лежал раскрытый Пушкин. (3)Каждому ясно, что главное во всякой книге — слова, но в этой книжище было ещё полно картинок, и я пролистал только треть, внимательно разглядывая животных и лица людей. (4)Когда появился Вовка, мы начали листать том с самого начала. (5)Никто нас не сковывал, не мешал нам вслух восторгаться и охать от страха. (6)Как тут не охнешь, если на картинке, например, мертвец или летают черти и под картинкой написаны такие слова: «Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине...»

— (7)Давай почитаем! — торопился Вовка.

— (8)Досмотрим картинки? — предлагал я, и Вовка охотно соглашался, потому что ведь и картинки, особенно страшные, смотреть интересно.

(9)Слова, напечатанные под картинками, мы читали тут же, по очереди. (10)Например, какая-то восточная женщина в ненашинских одеждах стоит на коленях перед другой, а внизу слова: «И молит: "Сжалься надо мной, не отвергай моих молений"».

(11)Мы оба хмыкаем: таких слов нет в нашей жизни — сжалься, молений, — но торжественные выражения не отталкивают от книги, а, наоборот, притягивают к ней. (12)«Пред бедной девой с невниманьем Он хладно потупляет взор». (13)Тут уж, кроме слова «он», мы ни одного слова не употребляем, надо же, как интересно. (14)А ещё ангел с мечом в руке перед стариком с клюкой. (15)«Духовной жаждою то­мим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На пе­репутье мне явился». (16)А я подумал, что среди незнакомых пуш­кинских слов всё же есть такие, которые ни за какие коврижки просто так не выговоришь. (17)«Юные жёны!», «Нежные девы!», «Да здравствуют музы!» (18)Скажи что-нибудь из этого в школе, тебя просто обсмеют, ну и сам ты обхохочешься, если, например, тот же Вовка такое брякнет. (19)Но тут, в пушкинских стихах, нет никаких стыдных и неловких слов, наоборот, эти слова делают человека торжественней, возвышенней, лучше.

— (20)Ты знаешь, какой это Пушкин? — спросил я Вовку.

— (21)Ясное дело какой, — с достоинством ответил он. — (22)Александр Сергеевич.

— (23)Эвакуированный, понимаешь? (24)Его библиотекарша из блокады спасла.

(25)Мой друг откинулся, чтобы, верно, лучше видеть моё лицо, вздохнул с сожалением и постучал по своему лбу. (26)3вук получился громкий и какой-то выразительный.

— (27)Думать надо, — проговорил он, — Пушкина же давно убили. (28)Какой-то фриц, на дуэли.

— (29)Француз, кажется, — попытался поправить я, но Вовка даже не расслышал меня. — (30)Она не Пушкина эвакуировала, а книгу Пушкина. (31)Если бы можно было Пушкина спасти — эге-ге.

— (32)Чего «эге-ге»-то?

— (33)А чего впустую болтать? (34)Он жил давно, мы — теперь. (35)Я вот всё удивляюсь, неужто у него корешей настоящих не было? (36)Чтобы тому фрицу отомстить. (37)Взять бы автомат и — тр-р-р, — Вовка дал очередь от живота и долго ещё не мог успокоиться, хоть я и твердил ему, что тогда автоматов-то и в помине не было.

— (38)Ну ладно, — сказал он, вздохнув, — давай теперь почитаем...

(39)А наутро на память приходят хорошие, хоть и не всегда понятные слова: «И виждь и внемли», например. (40)Или: «Духовной жаждою томим...»

(41)Как мы читали Пушкина! (42)Как захлёбывались мы радостью познания неизвестных доселе слов и чувств — точно подкрались к благодатному источнику, и вот мы пьём без всяких помех, и нам ломит зубы студёность и новизна, и мы полны восторга, ещё не умея выразить то, что переполняет нас до самого края, а только слушая себя, своё сердце, слушая, как замирает оно, когда возносит вдруг душу какая-то волна...

(43)Мы с Вовкой по очереди декламировали друг другу стихи, удивительно волнуясь, хотя как будто никаких оснований для волнения не было. (44)Мы ещё не знали, что стихи Пушкина обладают этим волшебным умением, что волнуют нас образы и видения, слагаемые из слов, и что мы переживаем одно из самых счастливых мгновений, которые даруются человеку.

(45)Возвышенное, а может, и сложное, прежде чем осознать, надо вначале почувствовать, ощутить.

(По А. Лиханову*)
* Альберт Лиханов — писатель, журналист.

ДОМ НА ПЕРЕДОВОЙ

(1)Я сижу в углу подвала на деревянном топчане и смотрю, как светлеет слуховое окно. (2)Из темноты проступают обугленные ветки дерева, исщерблённая пулями стена соседнего дома. (3)Подвал наш давно проснулся. (4)Время на войне идёт совсем иначе, чем в другой — обычной — жизни. (5)Наступает утро, и мы не знаем, доживём ли до вечера. (6)Стены трясутся от близких взрывов. (7)Сколько нам осталось жить? (8)Ещё несколько дней? (9)Или несколько часов? (10)Или только эти мгновения, когда мы ждём рассвета?

(11)Подвал приютил три семьи. (12)Свела вместе общая судьба: под бомбёжками не смогли переправиться через Волгу. (13)Бетонные своды укрыли трёх женщин и восемь детей.

(14)Сегодня мне идти в овраг за хлебом или супом. (15)Мама и сестрёнка совсем ослабли от голода. (16)Мне нужно проползти метров двести. (17)Место открытое. (18)Снег укрыл пепелище. (19)Огонь поглотил деревянные дома с резными наличниками, вишнёвые и яблоневые сады, столы в палисадниках.

(20)После привычной темноты подвала глазам больно от яркого света. (21)Передо мной мёртвое пространство. (22)Нет ни огонька, ни живого звука. (23)3емля окоченела, оглохла, ослепла. (24)Перестала быть землёй. (25)Я смотрю и ничего не вижу. (26)Потому что всё моё нутро напряжено, сковано тревогой. (27)3емля передо мной совсем другая, чем прежде. (28)Примериваюсь, как доползти до каменной стены, чтобы затаиться, переждать, передохнуть. (29)Всё живое наблюдает, прицеливается, готовится. (30)С чем сравнить фронтовую полосу? (31)Её не с чем сравнить.

(32)Ползу по глубокому снегу в сторону Волги. (33)В этом снеге теперь всё моё спасение. (34)Если заметят гитлеровцы движущуюся точку, ухнет взрыв, полоснёт пуля. (35)Сколько ещё метров ползти? (36)Неужто убьют? (37)Как же это так — вдруг меня больше не будет? (38)Этого не может быть! (39)Неужто я не увижу маму и сестрёнку, не узнаю, жив ли отец? (40)Не буду больше ходить в школу, играть в снежки, бегать по траве, читать книги, писать стихи, кататься на лодке, танцевать? (41)Сколько на свете замечательных дел! (42)Нет, меня не убьют. (43)Этого просто не может быть. (44)Я так хочу жить!

(45)Вот, наконец, я подбираюсь к вагонетке и быстро, будто плаваю по-собачьи, сползаю в овраг. (46)Можно присесть и передохнуть. (47)Скаты оврага защищают от пуль.

(48)Снизу привычно тянет дымом. (49)Скаты оврага облепили блиндажи.

(50)Протоптанной тропинкой пробираюсь туда, где по свинцовой воде несутся глыбы льда. (51)Топчусь около солдатской кухни. (52)Пахнет необыкновенно вкусно. (53)Наверное, гороховым супом из концентратов. (54)Не могу решиться толкнуть дверь землянки. (55)Мы знаем, что солдатские пайки с каждым днём становятся меньше.

(56)«Откуда ты, девочка?» — передо мной стоит военный в белом овчинном полушубке и шапке-ушанке. (57)Я привыкла к такому вопросу. (58)Что тут рассказывать? (59)История наша обычная — не смогли переправиться через Волгу. (60)Где находится наш подвал? (61)На пятачке за оврагом. (62)Капитан берёт у меня пустое ведёрко. (63)Мы взбираемся по крутому отвесному склону. (64)Ползу вверх на четвереньках, цепляясь за бугорки земли и пучки сухой травы. (65)Так добираемся до небольшой площадки.

(66)В землянке тепло. (67)Оказывается, я даже забыла, что такое тепло. (68)Мне стало вдруг весело. (69)Я видела, как офицер снял с гвоздя вещевой мешок и выложил концентраты. (70)Каша пшённая, суп гороховый. (71)«Это тебе, забирай»,— сказал он. (72)Какое богатство на столе! (73)Офицер сложил брикеты в ведёрко. (74)Я смотрю на капитана и вдруг понимаю: он знает, как мне было холодно и страшно, когда я ползла в овраг. (75)Впервые мне хочется заплакать. (76)В нашем подвале каким-то немым уговором запрещено плакать.

(77)Я сижу, разомлев в тепле, и ещё не знаю, как важно будет для меня навсегда всё то, что происходит сейчас в этой землянке, из которой видна свинцовая волжская вода. (78) Память об этих днях навсегда останется для меня нравственной опорой. (79)В радости и в беде буду помнить и этот скудный сталинградский паёк, который капитан разделил с голодными детьми, и книги с обгорелыми страницами, подаренные им, и трофейный парашют, из которого потом мне сшили платье. (80)И огонёк коптилки, мигавший при взрывах.

(По Л. Овчинниковой*)
*Людмила Павловна Овчинникова — журналист, писатель.
Пять с половиной месяцев вместе с мамой и трёхлетней сестрёнкой она провела
в осаждённом фашистами Сталинграде, прячась в подвале разрушенного дома.
Большую часть творчества посвятила военной теме.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры»

(1)Мы играем экзамен.

(2)Мы с Олей Коровиной смертники. (3)Во-первых, мы играем Моцарта. (4)Моцарт — обязательное испытание, мучение, за него никогда не ставят пятёрок, это не принято, потому что в Моцарте мало нот, и просто сыграть их все не так сложно. (5)Нужно что-то такое особенное, чему нет названия, вернее, есть: «умение играть Моцарта». (6)Считается, что школьники этим умением не могут обладать по причине отсутствия опыта.

(7)А я влюбился в Моцарта по уши; я забросил специальность и играю только его. (8)И всё это из-за Оли. (9)Она мне показала, как он дышит, как звучит. (10)И из первой ноты так естественно вытекает вся соната, будто другой музыки там и быть не могло. (11) Как скульптор достаёт уже готовую скульптуру из неотёсанного камня,  шаг за шагом, так и Моцарт — из мира звуков высекал одно единственно возможное произведение, удивительная штука, чудо. (12)Музыка натянута от альфы до омеги, как леска, нигде не провисает, нигде не рвётся...

(13)Моцарт прожил всего тридцать семь. (14)Когда он успел столько?

(15)Да, мы играем Моцарта, поэтому считаемся смертниками. (16)Вторая причина — это порядок. (17)Не повезло. (18)Перед нами играют виолончельную сонату Бетховена Рома Семёнов и Густав Август.

(19)Ромка тоже знаменитость на виолончельной кафедре. (20)Жаль, что я не могу их послушать: перед своим выступлением не слушают никого, чтобы не сбить настрой.

(21)Не помню, как мы играли. (22)Страшно волновался за Олю, не за себя. (23)Я-то сыграю. (24)Но она начала так здорово, таким звуком необыкновенным... (25)И чудо: повела меня за собой, будто она сильнее. (26)Я просто был рядом каждую секунду, и всё.

(27)Подумал только, что всегда хочу с ней играть. (28)Она меня чувствует, и я её...

(29)Соныч, треснув меня по плечу, сказал: ну ты крут, Противоракетный! (30)Я тихонько утопал на лестницу.

(31)Странно остаться одному с Моцартом в голове. (32)Я облокотился на перила и смотрю вниз, как лестница заворачивается улиткой, красиво.

(33)— Поздравляю, — услышал знакомый царственный голос и вздрогнул. (34)Марго! (35)Слышала?!!

(36)— Да, слышала. (37)В ансамбле ты удивительно раскрываешься, Прохор. (38)Буду с тебя теперь требовать большего. (39)Можешь, умеешь. (40)Держись, мало не покажется! — и она рассмеялась своим королевским смехом, и я впервые тоже смог улыбнуться при ней.

(41)Я смог, смог! (42) Мы с Олькой сыграли по-настоящему, по-настоящему!

(43)Вдруг я слышу голос Густава. (44)Он говорит с кем-то по телефону. (45)Встал к окну и говорит. (46)Он же не знает, что я здесь.

(47)— Да, с минусом... (48)Виноват, конечно, сам, я знаю. (49)Понесло меня, понимаешь? (50)И Ромку завалил... (51)С виолончелью так нельзя, я понял уже. (52)Понесло само, я не специально, разошлись даже... (53)Нет, чуть-чуть, почти незаметно, но неприятно... (54)Главное, Ромке пришлось давить. (55)Я тоже гений, конечно, не дал ему прозвучать. (56)Да я знаю, что со мной неудобно играть, мне Ромка уже высказал... (57)Хотя, знаешь, у нас в классе только один парень нормально ансамбль сыграл. (58)Главное, девочка там такая средняя, флейтистка. (59)Да я сначала не слушал толком, переживал за нашего Бетховена. (60)Ну, и потом после Ромки такая совсем бледная девочка... (61)Но, знаешь, я понял, как важно уметь вторым быть. (62)Девочка прямо расцвела, знаешь. (63)Я бы даже его попросил со мной концерт Рахманинова сыграть. (64)Этот сможет, точно. (65)Умеет вторым. (66)Никто так не умеет...

(По Н. Дашевской*)
*Нина Сергеевна Дашевская (род. в 1979 г.) — современная писательница,
автор книг для детей и подростков, музыкант.
Фрагмент взят из сборника «Второй».

(1)Откуда Петька взял, что теперь по всем железным дорогам можно будет ездить бесплатно? (2)Наверно, слух о бесплатных трамваях донёсся до него в таком преувеличенном виде.

(3)—Взрослым нужно командировку,— твёрдо сказал он,— а нам — ничего.

(4)Он уговаривал меня, дразнил, упрекал в трусости и презрительно смеялся. (5)Что бы ни происходило на белом свете, всё убеждало его, что мы, ни минуты не медля, должны махнуть в Туркестан.

(6)Разумеется, можно было просто уйти из дому — и поминай как звали! (7)Но Петька решил, что это неинтересно, и выработал довольно сложный план, поразивший меня своей таинственностью.

(8)Мы должны были дать друг другу «кровавую клятву дружбы». (9)Вот она:

«Кто изменит этому честному слову, — не получит пощады, пока не сосчитает, сколько в море песку, сколько листьев в лесу, сколько с неба падает дождевых капель. (10)3ахочет идти вперёд — посылай назад, захочет идти налево — посылай направо. (11)Как я ударяю моей шапкой о землю, так гром поразит того, кто нарушит это честное слово. (12)Бороться и искать, найти и не сдаваться».

(13)По очереди произнося эту клятву, мы должны были пожать друг другу руки и разом ударить шапками о землю. (14)Это было сделано в Соборном саду накануне отъезда. (15)Я сказал заранее выученную клятву наизусть, Петька прочитал по бумажке. (16)Потом он уколол палец булавкой и расписался на бумажке кровью: «П. С», то есть Пётр Сковородников. (17)Я с трудом нацарапал: «А. Г. », то есть Александр Григорьев.

(18)Все путешествия, когда путешественникам по одиннадцати-двенадцати лет, когда они ездят под вагонами и не моются месяцами, похожи одно на другое. (19)В этом легко убедиться, перелистав несколько книг из жизни беспризорных. (20)Вот почему я не стану описывать нашего путешествия из Энска в Москву.

(21)Семь заповедей тёти Даши были вскоре забыты. (22)Мы ругались и дрались. (23)Мы врали: то тётка, поехавшая в Оренбург за солью, потеряла нас по дороге, то мы были беженцами и шли к бабушке в Москву. (24)Мы выдавали себя за братьев — это производило трогательное впечатление. (25)Мы не умели петь, но я читал в поездах письмо штурмана дальнего плавания.

(26)И всё же мы не были беспризорниками. (27)Подобно капитану Гаттерасу (Петька рассказывал мне о нём с такими подробностями, о которых не подозревал и сам Жюль Верн), мы шли вперёд и вперёд. (28)Мы шли вперёд не только потому, что в Туркестане был хлеб, а здесь его уже не было. (29)Мы шли открывать новую страну — солнечные города, привольные сады. (30)Мы дали друг другу клятву.

(31)Как эта клятва помогала нам!

(32)Однажды, подходя к Старой Руссе, мы сбились с дороги и заблудились в лесу. (33)Я лёг на снег и закрыл глаза. (34)Петька пугал меня волками, ругался, даже бил — всё было напрасно. (35)Я не мог больше сделать ни шагу. (36)Тогда он снял шапку и бросил её на снег.

(37)—Ты клятву давал, Санька! — сказал он. (38)— Бороться и искать, найти и не сдаваться. (39)3начит, ты теперь клятвопреступник? (40)Сам говорил — клятвопреступник не получит пощады.

(41)Я заплакал, но встал. (42)Поздней ночью мы дошли до деревни. (43)Деревня была староверческая, но одна старушка всё же приняла нас, накормила и даже вымыла в бане.

(44)Так от деревни к деревне, от станции к станции мы наконец добрались до Москвы.

(45)Дорогой мы продали, променяли и проели почти все, что было взято с собой из Энска. (46)Даже Петькин кинжал в ножнах из старого сапога был продан, помнится, за два куска студня.

(47)Непроданными остались только наши бумаги-клятвы, подписанные кровью «П. С.» и «А. Г. », и адрес Петькиного дяди.

(Пo В. Каверину*)
* Вениамин Александрович Каверин (настоящая фамилия Зильбер; 1902— 1989) —
русский советский писатель, драматург и сценарист.
Фрагмент взят из романа «Два капитана».