ОГЭ 2020: задание 8 (тест 4)

(1)Наш полк стоял в городе Катовице. (2)Война только что окон­чилась, самая кровавая и страшная из войн, какие когда-либо знало человечество.

(3)Четырнадцать собак несли охрану нашей комендатуры. (4)Тринадцать немецких овчарок и одна татра — горная чешская овчарка, охранявшая от волков стада домашнего скота.

(5)Обычно эти собаки довольно миролюбивы, злобность и недо­верчивость их проявляются лишь при встрече с хищником, но наша татра представляла редкое исключение: она была необычайно свирепая, никого не подпускала к себе, с бешеной яростью бросалась на каждого, кто осмеливался приблизиться к ней. (6)Видимо, крепко ей досталось от людей за годы войны...

(7)Однажды перед комендантом предстал мужчина. (8)Поляк. (9)Худой, измождённый, лет пятидесяти. (10) С первого взгляда в нём без труда можно было узнать одного из тех узников фашистских концентрационных лагерей, которых спасло лишь быстрое наступление советских войск. (11)Казалось, миллионы страдальцев, — сожжённых, удушенных, замученных в гитлеровских фабриках ужаса, — ожили в этом человеке и немо кричали каждой чёрточкой его внешности. (12)Он попросил, чтоб его провели к коменданту.

— (13)Проше пана... проше, — сняв мятое кепи, с глубокой моль­бой произнёс он медленно, с запинкой, мешая русские и польские сло­ва, — пан пулковник... товарищ пулковник, я... извиняйте меня... я слухал, мне говорили, здесь собака есть породы татра. (14)У вас на ка­раульной службе... (15)Я ишчу собака. (16)Я потерял её в начале войны. (17)Разрешите мне её посмотреть, пан пулковник... (18)И если она мой... если вы не против, прошу отдать мне... (19)Это всё, что у меня ос­талось после война...

(20)Выяснилось, что у него на всём белом свете ни одной родной души. (21)Жена и дочь погибли в газовой камере.

— (22)Разрешите... извиняйте меня... — твердил он, продолжая мять в руках своё старенькое кепи.

(23)Ему разрешили.

— (24)Дзенькуе... дзенькуе, пан... товарищ... — благодарил он, прижимая руки к груди.

(25)Собаки сидели в глубине двора, причём татра, ввиду её особой злобности, была привязана на короткой цепи. (26)По распоряжению полковника поляка пропустили во двор. (27)Он пошёл к собакам, увидел среди них одну белую, прищурился... (28)Походка его вдруг сделалась неверной, шаткой, как у глубокого старика; казалось, вот-вот он упадёт. (29)Вглядываясь напряжённо, поляк шёл к татре.

(30)Издали собака заметила направлявшегося к ней человека. (31)Татра рванулась к нему — и замерла, словно боясь ошибиться.

(32)Всё так же молча, напряжённо щурясь, всё так же неуверенно шаркая ногами, ничего не видя, не ощущая вокруг себя, кроме маячившего белого пятна за проволочной сеткой, он наконец тихо-тихо по­звал её по имени. (33)Звука почти не было слышно, только шелест губ, но собака услышала. (34)У неё от напряжения мелко дрожали уши. (35)В них сейчас было выражено всё: страстное, нетерпеливое ожидание чего-то невероятного, что должно свершиться сейчас, жгучая надежда и — затаённый страх: вдруг это мираж, мелькнёт и исчезнет, и снова ненавистная жизнь за сеткой, тоска... (36)В эти мгновения собака переживала и чувствовала то же самое, что и подходивший к ней человек. (37)И когда шёпот поляка донёсся до неё, татра бросилась навстре­чу хозяину. (38)Человек распахнул вольер, кинулся к собаке, упал на колени, обнял её, она прижалась к нему, и они замерли в этой полной трагизма и радости позе...

(39)Татру невозможно было узнать. (40)Куда девался её свирепый нрав, её лютая ненависть ко всем окружающим! (41)Она стала тихая, смирная и только всё старалась заглянуть в глаза хозяину, ластилась к нему, как бы всё ещё не веря, что это он и они больше не расстанутся...

(42)Неузнаваем стал и поляк, её повелитель. (43)В его глазах появилось новое выражение, он улыбался, был полон планов на будущее...

(44)Кто-то умный сказал, что отношения между собакой и человеком гораздо сложнее, чем думают многие. (45)Они, эти отношения, вовсе не исчерпываются тем, что вы накормите её, а собака в ответ покараулит дом ваш. (46)Она дарит вам чувство, и это чувство пробуждает ответное чувство, которое нельзя измерить никакими известными нам эталонами.

(По Б. Рябинину*)
* Борис Рябинин (1911-1990) — уральский писатель-прозаик.

(1)Когда в школе пишут сочинение о войне, учителя знают: у кого-то в тетрадке обязательно появятся сыновья Пешеходова — Семён и Василий. (2)Сыновья или кинутся под танк, или окажутся в горящем Сталинграде, или спасут полковое знамя. (3)И, прочитав, к примеру, о том, что Семён и Василий первыми таранили фашистский «мессер», учителя не возмущаются. (4)Они знают, в чём дело.

(5)В воскресные дни в людных местах городка появляется старик с выцветшими глазами. (6)На старике надета солдатская гимнастёрка, видимо, приобретённая по случаю у демобилизованного, потому что своя, фронтовая, давным-давно растворилась в дожде, в поту, в лучах солнца, в мыльной пене.

(7)Пешеходов не задерживается среди взрослых: его лучшие приятели и слушатели — ребятня. (8)Эти засыпают вопросами, на которые он отвечает с великой охотой. (9)Больше того, он ждёт этих вопросов и, отвечая на них, испытывает удивительное чувство, знакомое лишь засыхающему дереву, когда на его узловатой мёртвой ветке появятся почки или неожиданно зазеленеет листок.

— (10)Дедушка Пешеходов, верно, что ты на войне до Берлина пешком дошёл? — спрашивает старика кто-то из маленьких собеседников.

(11)И старик отвечает:

— (12)Прошёл до Берлина... пешком. (13)И фамилия моя потому Пешеходов.

(14)Постепенно кружок слушателей увеличивается. (15)Приходят новички и те, кто уже много раз слушал дедушку Пешеходова.

— (16)Дедушка Пешеходов, — уже в который раз расспрашивают ребята, — а кто в первый день войны встретил немцев под Бугом?

— (17)Мои сыновья, Семён и Василий, — как бы впервые отвечает старик.

— (18)А кто в Сталинграде стоял до последнего вздоха?

— (19)Мои сыновья, Семён и Василий.

— (20)А кто грудью упал на вражескую амбразуру?

— (21)Мои сыновья...

(22)И тут, как бы желая задать старику задачу, кто-нибудь обязательно спрашивает:

— (23)Как же они до Берлина дошли, если грудью на амбразуру, а там пулемёт?

(24)Нет, не собьёшь старика!

— (25)Они поднялись с амбразуры и зашагали дальше, — невозмутимо отвечает он, и в его глазах проступает такая непоколебимая уверенность, что, конечно, никто из слушателей уже не решается усомниться в словах старого солдата.

(26)А к тому времени уже готовы новые вопросы, и старик отвечает на них спокойно и достойно.

— (27)А на Курской дуге кто задержал «тигров» и «Фердинандов»?

— (28)Мои сыновья...

— (29)А кто в Берлине Красное знамя над рейхстагом поднял?

— (30)Мои сыновья...

— (31)Везде поспевали?

— (32)Везде. (33)Шли, шли без отдыха, а вернуться с войны домой сил не хватило.

— (34)Так и не вернулись?

— (35)Так и не вернулись. (36)Спят в могиле.

(37)При слове «могила» у ребят как бы перехватывает дыхание, и тогда кто-то из них решается спросить:

— (38)Где их могила?

(39)Старик распрямляется и сдержанно говорит:

— (40)Мои сыновья спят во всех солдатских могилах. (41)По всей родной земле.

(42)И от того, что сыновья дедушки Пешеходова спят во всех братских могилах, детские горячие умы снова превращают их в былинных героев, готовых проснуться, когда пробьёт назначенный час...

(По А.И. Приставкину*)
* Анатолий Игнатьевич Приставкин (1931-2008) —
советский и российский писатель, обществен­ный деятель.

(1)В классе у Натальи Андреевны всегда царило оживление, какое создаёт только дружная, слаженная работа. (2)Посидеть на её уроке, послушать, как разговаривает она с ребятами, как охотно и толково они отвечают, было по-настоящему радостно. (3)И в такие часы у меня было какое-то неясное чувство, словно всё это когда-то уже было со мною. (4)Не сразу я поняла: это было в школьные годы; вот так же радостно и интересно бывало нам на уроках Анны Ивановны.

(5)Ещё интереснее, чем самые уроки, оказались рассказы Натальи Андреевны о её ребятах. (6)Слушая её, я узнавала о них такие подробности, какие могут быть известны только самому близко­му человеку — пожалуй, только умной и наблюдательной матери. (7)И я заметила: с особенным оживлением и любовью Наталья Андреевна говорит не о самых лучших и примерных учениках, но о тех, с которыми трудно.

(8)Мы сидели с Натальей Андреевной в её пустом классе. (9)Было уже темно, а мы всё не зажигали огня. (10)Дождь стучался в окна, и мне, хоть я и слушала её с жадным вниманием, было очень грустно.

(11)— Но что же, что же самое главное в нашей работе? — спросила я тихо. (12)— Я понимаю, готовых рецептов нет, всякий раз нужно поступать по-разному. (13)Но неужели же нет чего-то самого главного, что поможет даже в самом трудном, самом запутанном случае?

(14)— Самое главное? — задумчиво повторила Наталья Андреевна. (15)— Вот я вам расскажу такой случай. (16)Работала у нас молоденькая учительница. (17)Побывала я у неё на уроках. (18)Как будто недурно. (19)Уроки по всем правилам методики. (20)Спрашиваю: «Хорошие у вас ребята?» (21)— «Хорошие», — отвечает. (22)«Скажите, вон тот, на первой парте, что он собой представляет?» (23)— «Прекрасный мальчик. (24)У него одни пятёрки. (25)Очень развитой и смышлёный». (26) — «А тот, черноглазый, в голубой рубашке?» (27)— «Это троечник, средний ученик. (28)Но дисциплинированный». (29) — «А вон тот, курносый, с веснушками?» (30)— «А у этого вообще четвёрки, но по арифметике ниже пяти не бывает»... (31)И, понимаете,— продолжала Наталья Андреевна, — вдруг все эти ребята — черноглазые и голубоглазые, смуглые, светловолосые, веснушчатые, — все стали на одно лицо, и уже только одно отличало их: четвёрочник, троечник, двоечник, отличник... (32)Ну, подумайте сами, разве можно охарактеризовать школьника одними отметками! (33)Как будто отметка может исчерпать человека, будь он даже только восьми лет от роду! (34)Вот это я ей и сказала. (35)А она мне так спокойно: «У меня их сорок, не могу я знать каждого в отдельности». (36)Я вам скажу: мне страшно стало. (37)Как же работать с детьми, если не знать их? (38)Как учить их — даже правописанию или таблице умножения? (39)Сорок ребят — это сорок разных характеров, и тут, поверьте, нет двух похожих, которых можно спутать друг с другом. (40)Учителю не знать своих детей — значит лишиться глаз и обречь себя на работу вслепую, без малейшей надежды на успех. (41)Просто безумие какое-то!

(42)Вот вы спрашиваете, что самое главное. (43)Для воспитателя самое главное, самое важное — понять ученика. (44)Бывает, беседуешь с учеником на уроках, на экзаменах, оцениваешь его знания, случается даже — даёшь ему характеристику и всё ещё по-настоящему ничего о нём не знаешь. (45)И ждёшь, ловишь, подстерегаешь ту минуту, тот иногда непредвиденный случай, который откроет тебе сокровенное в человеке. (46)В такие минуты, как под лучом прожектора, всё озаряется, всё становится ясно...

(По Ф.А. Вигдоровой*)
* Фрида Абрамовна Вигдорова (1915–1965) – советская писательница, журналист.
Отрывок взят из повести «Мой класс».

РЕБЯТА С НАШЕГО ДВОРА

(1)Этот снимок сделан весной сорок первого, перед самой вой­ной. (2)Бродячий фотограф — сухонький старикашка с неуклюжим ящиком и треногой в руках — случайно завернул в наш двор.

(3)— Сфотографируемся, дети? (4)Будет память на всю жизнь.

(5)Этому старичку я бесконечно благодарна. (б)Чудом уцелев­ший снимок действительно оказался дорогой памятью о довоенном времени, о нашем шумном доме на углу Среднего проспекта и Тучкова переулка Васильевского острова.

(7)Если бы мы знали тогда, что совсем недолго осталось нам вот так каждый день встречаться в нашем просторном, замощённом булыжником дворе, что неумолимо надвигающиеся грозные события скоро подведут черту под нашим детством! (8)0, какой непохожей на наши наивные игры оказалась война!

(9) Помню первую зажигалку, которая упала к нам на крышу. (10)Мы с Вилькой были на чердаке, когда воздух задрожал от жуткого, хватающего за сердце рёва — фашистские самолёты летели над самой головой. (11)Из-за гула моторов мы не слышали, как бомба стукнулась о крышу. (12)Мы увидели её, выглянув в слуховое окно: она ярко светилась справа, метрах в десяти от нашего наблюдательного поста. (13)Вилька вылез на крышу. (14)Я подала ему щипцы с длинными ручками и вылезла тоже. (15)Бомба была совсем небольшой — такие зажигалки гитлеровские лётчики швыряли сразу пачками. (1б)0на зловеще шипела и чадила, по крыше от неё растекалось пламя. (17)Мы знали, что зажигалку надо схватить щипцами и сунуть в ящик с песком или закидать мешочка­ми с песком. (18)Но, наверное, от волнения Вилька всё позабыл. (19)Ухватив зажигалку, он отчаянно взмахнул щипцами и швырнул её во двор. (20)Швырнул неудачно. (21)3ажигалка упала прямо на дровяной сарай, и скоро он загорелся. (22)Хорошо, что внизу, под аркой ворот, оказались люди, пережидавшие тревогу. (23)Общими усилиями пожар потушили.

(24)Вильку никто не ругал. (25)Нам сказали: ничего, научитесь.

(26)К зиме воздушные налёты почти прекратились, зато участились артиллерийские обстрелы города, которые были страшны своей внезапностью: никак нельзя было предугадать, когда и куда упадёт снаряд.

(27)В городе не было дров. (28)На рынке поленья шли только в обмен на хлеб. (29)А зима 1941-42 года выдалась на редкость суровой.

(30)Страшные месяцы... (31)Обычно в половине шестого утра мы с сестрой были уже на ногах — в шесть открывались булочные. (32) На троих нам полагалось полкило хлеба в день: у матери была рабочая карточка, ей выдавалось 250 граммов, а нам с сестрой — по 125. (33)Дома паёк делили на три равные части. (34)Каждому доставался небольшой кусочек тяжёлого, похожего на глину, блокадного хлеба. (35)К полудню его уже не было. (36)Начиналось томительное ожидание следующего дня.

(37)Почти всё время мы лежали. (38)Все трое — в одной кровати, вынесенной на кухню. (39)Лежали потому, что не было сил двигаться. (40)И ещё потому, что так было теплее. (41)Утром стоило невероятных усилий заставить себя встать — ртуть в градуснике опускалась ниже нуля.

(42)Почти никто уже не мог, как в первые месяцы войны, дежурить на крыше и у ворот. (43)Изредка я встречала кого-нибудь из ребят — в булочной или на Неве, в очереди к проруби за водой. (44)Все как-то странно стали похожи друг на друга — съёжившиеся от холода, с чёрными от копоти, осунувшимися старческими лицами. (45)Мы почти не разговаривали. (46)Да и о чём было говорить? (47)Всё ребячье отошло от нас куда-то далеко-далеко...

(По А. Луговцовой*)
*Анна Луговцова — писатель-публицист.
Рассказ взят из книги «Дети военной поры».

(1)Октябрь был на редкость холодный, ненастный. (2)Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. (3)Из них назойливо сыпался дождь.

(4)Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам и видеть всё то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленых печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. (5)Она доживала свой век в старом доме, построенном её отцом — известным художником.

(6)Изредка заходил сторож при пожарном сарае — Тихон, тощий, рыжий. (7)Он ещё помнил, как отец Катерины Петровны приезжал в Заборье из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

(8)Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, и каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

— Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

(9)Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной Человек, жила далеко, в Ленинграде. (10)Последний раз она приезжала три года назад.

(11)Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до неё, старухи. (12)У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, своё счастье. (13)Лучше не мешать. (14)Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краюшке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

(15) В одну из бессонных ночей Катерина Петровна написала Насте письмо.

(16)«Ненаглядная моя, — писала Катерина Петровна. (17)— Зиму эту я не переживу, приезжай хоть на день. (18)Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. (19)Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, — смерть забыла ко мне дорогу. (20)Сад сохнет — совсем уж не тот, — да я его и не вижу. (21)Нынче осень плохая. (22)Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

(23)Настя работала секретарём в Союзе художников. (24)Работы было много. (25)Устройство выставок, конкурсов — всё это проходило через её руки.

(26)Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. (27)Она спрятала его в сумочку, не читая, — решила прочесть после работы. (28)Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет — значит, жива. (29) Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

(30)После работы Настя вернулась домой, в свою старинную комнату на Мойке, с лепным золочёным потолком, и только там прочла письмо Катерины Петровны.

(31)— Куда там сейчас ехать! — сказала она и встала. (32)— Разве отсюда вырвешься!

(ЗЗ)Она подумала о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней — и положила письмо в ящик письменного стола.

(34)Две недели Настя возилась с устройством выставки скульптора Тимофеева. (35)А вечером на открытии выставки она получила телеграмму: «Катя помирает. (З6)Тихон».

(37)Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. (38)Снег таял на лице, смешивался со слезами. (39)Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто её так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье.

(40)«Что же это, мама? (41)Что? — думала она, ничего не видя. (42)— Мама! (43)Как же это могло так случиться? (44)Ведь никого же у меня в жизни нет. (45)Нет и не будет роднее. (46)Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».

(47)...В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. (48)Она застала свежий могильный холм на кладбище — земля на нём смёрзлась комками — и холодную тёмную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно. (49) В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжёлый рассвет.

(50)Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы её никто не увидел и ни о чём не расспрашивал. (51)Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с неё непоправимой вины, невыносимой тяжести.

(По К. Паустовскому*)
* Константин Георгиевич Паустовский (1892—1968) —русский писатель,
автор множества повестей и рассказов о родной природе.
Фрагмент взят из рассказа «Телеграмма».

(1)Густав мне не понравился. (2)Воображала, подумал я сразу. (З)Вот Соныч — нормальный парень, сразу видно. (4)Свой. (5)А Густав какой-то выпендрёжный. (6)Тонкий шарф, шерстяной пиджак... (7)Больно следит за своей внешностью, что-то в этом есть неправильное для парня. (8)И фамилия выпендрёжная, и имя — какой-то пазл, искусственное что-то, выдуманное кем-то: Густав Август. (9)Анаграмма, имя из тех же букв, что и фамилия. (10)Магический квадрат. (11)Он, кажется, из Риги. (12)В нём есть какая-то заграничность. (13)Смотрит на нас высокомерно, ну и жил бы в своей Риге!

(14)Он держался отдельно, в буфете садился один, если столы заняты, то на подоконник. (15)Не участвовал в наших общих штуках, когда мы флешмоб против англичанки придумывали... (16)Я даже жалел его, думал, вот ненормальный. (17)Какой-то аутист, людей боится.

(18)Оказалось, ничего он не боится. (19)Просто ему никто не нужен. (20)Он просто другой.

(21)— Пойдём, Послушаем,— сказал мне Соныч. (22)Ну, послушаем так послушаем, никто не запрещает.

(23)— Пойдём, а кто сегодня будет? — спросил я.

(24)— Так Густав же, — объяснил Соныч. (25)Удивился моему незнанию. (26)Ведь список репетиций в зале вывешен на двери, и все знают, когда Густав Август.

(27)...В зале было человек тридцать. (28)Нормально для школьника вообще: Просто урок, не концерт — откуда они понабежали все?

(29)— Это же Густав, — сказал мне Соныч.

(30)Значит, кто-то раскрутил этого Густава, значит, тут принято, что он талант. (31)А на самом деле всего лишь нужно намучиться нажимать правильные клавиши в правильное время. (32)Вот и весь ваш пианизм, всё ваше волшебство...

(33)Да и сначала он играл — ничего особенного.

(34)А потом начался Скрябин, и у меня земля ушла из-под ног.

(35)Не знаю, чем это объяснить. (36)Может, всё очень просто: Густав — гений.

(37)Меня будто крепко взяли и повели за собой. (38)И я пошёл. (39)Так бывает во сне, когда ты не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, не чувствуешь туловища, есть только уши и в груди стушит сердце. (40)И думаешь: только бы не кончилось, не кончилось...

(41)Ночью я слушал этого Скрябина в исполнении разных пианистов. (42)Может, дело не в Густаве? (43)Может, просто такая музыка? (44)Казалось, меня в какую-то воронку засасывает, никогда такого не было раньше.

(45)Потом Густав играл на классном концерте, и я ждал: будет какое же волшебство или нет? (46)Когда ждёшь, обычно не бывает, а тут — было.

(47)С тех пор, когда я видел его, то хотел побыстрее уйти. (48) Мне было не по себе, что человек, который так умеет, просто сидит рядом, ест, говорит изредка с другими... (49)Но когда я шёл в школу, часто думал: вдруг будет Густав? (50)Вдруг?

(По Н. Дашевской*)
*Нина Сергеевна Дашевская (род. в 1979 г.) — современная писательница,
автор книг для детей и подростков, музыкант.
Фрагмент взят из сборника «Второй».

(1)Утром Дюшка рано проснулся с кипучим чувством — скорей, скорей! (2)Едва хватило сил позавтракать под воркотню Климовны, схватил свой портфель — и на улицу.

(3)Но пуста улица, по ней лишь гуляют прилетевшие из дальних стран грачи. (4)Надо ждать, но это трудно, и скоро на улице появятся прохожие, станут подозрительно коситься: а почему мальчишка топчется у крыльца, а кого это он ждёт?..

(5)Дюшка стоял возле крыльца, глядел на грачей, на молодую, крепкую берёзку, окутанную по ветвям сквозным зелёным дымком, на старый пень посреди истоптанного двора. (6)Днём этот пень как-то незаметен, сейчас нахально лезет в глаза.

(7)Неожиданно Дюшка ощутил: что-то живёт на пустой улице, что-то помимо грачей, берёзки, старого пня.

(8)Солнце переливалось через крышу, заставляло жмуриться, длинные тени пересекали помятую машинами дорогу, пернатые блуждали между тенями, в полосах солнечного света. (9)Что-то есть, что-то, заполняющее всё,— невидимое, неслышимое, крадущееся по посёлку мимо Дюшки. (10)И оно всегда, всегда было, и никто никогда не замечал его. (11)Никто никогда, ни Дюшка, ни другие люди!

(12)Дюшка стоял затаив дыхание, боясь спугнуть своё хрупкое неведение. (13)Вот-вот — и откроется. (14)Вот-вот — великая тайна, не подвластная никому. (15)Стоит лишь поднапрячься — вот-вот...

(16)Берёза... (17)0на в сквозной дымке. (18)Вчера этой дымки не было — ночью распустились почки. (19)Что-то тут, рядом, а не даётся.

(20)Грачи неожиданно, как по приказу, дружно, молча, деловито, с натужной тяжестью взлетели. (21)Хлопанье крыльев, шум рассекаемого воздуха, сизый отлив чёрных перьев на солнце. (22)Где-то в конце улицы сердито заколотился звук работающего мотора. (23)Птицы, унося с собой шорох взбаламученного воздуха, растаяли в небе. (24)Заполняя до крыш улицу грубым машинным рыком и грохотом расхлябанных металлических суставов, давя ребристыми скатами и без того вмятую щебёнку, прокатил лесовоз-тягач с пустым мотающимся прицепом.

(25)Он прокатил, скрылся за домами, но его грубое рычание ещё долго билось о стены домов, о тёмные, маслянисто отсвечивающие окна. (26)Но и этот отзвук должен исчезнуть с минуты на минуту. (27)Непременно. (28)И он исчез.

(29)И берёза в зелёной дымке, которой вчера не было... (30)Вот-вот — тайна рядом, вот-вот — сейчас!..

(31)Пуста улица, нет грачей. (32)Улица та же, но и не та — изменилась. (33)Вот-вот... (34)Кажется, будто он нащупывает след того невидимого, неслышимого, что заполняет улицу, крадётся мимо.

(35)Хлопнула где-то дверь, кто-то из людей вышел из своего дома. (36)Скоро, несомненно, появится много прохожих. (37)И улица снова изменится. (38)Скоро, пройдёт немного времени...

(39)И Дюшка задохнулся — он понял! (40)Он открыл! (41)Сам того не желая, он назвал в мыслях то невидимое и неслышимое, крадущееся мимо: «Пройдёт немного времени...»

(По В. Тендрякову*)
* Владимир Фёдорович Тендряков (1923—1984) —русский и советский писатель.
Фрагмент взят из повести «Весенние перевертыши».

(1)— Я отвечу на вопросы, — улыбнулся Сашка. (2)— Но сначала скажу общие слова. (3)Вы не привыкли, что их говорят дети. (4)Поэтому слушайте. (5)Моя бабушка — учитель литературы, — продолжил Сашка. (6)— Она говорила мне: «Если ты в затруднении, спрашивай у книг — они подскажут». (7)Я понял: это правда. (8)Бабушка дала мне прочесть замечательную книгу про мальчика, который давным-давно управлял частью Сибири. (9)И тогда я осознал: возраст ничего не значит, если ты можешь сделать что-то важное. (10)А когда я задумался, как сделать, чтобы жители Антоновска не хотели уезжать из города, мне помогла другая книга. (11)Вот её читали многие — «Приключения Тома Сойера». (12)Я вспомнил, как Том красил забор и привлёк к этому ребят. (13)Вроде бы какое, простое и унылое дело — красить забор. (14)И как заставить людей красить чужой забор? (15)Но мы, ребята и я, решили убедить взрослых, что помочь городу Антоновску вырваться из его проблем очень интересно. (16)И они помогли.

(17)— Спрашиваете, почему же нам поверили и помогли? (18)Да потому что мы дети. (19)Мы если и врём, то по мелочам. (20)Ну, разбили кружку и свалили на кошку. (21)Но, когда мы говорим, что хотим построить уличные тренажёры, огород для экскурсий, завод, чтобы на нём работали наши родители, нам верят. (22)И пенсионеры, и министры. (23)И земляки, и эмигранты, живущие в Сиднее. (24)У нас появились сотни помощников, во всей России и во всём мире. (25)Многие люди говорили мне в глаза, писали в письмах: «Мы уже не верим взрослым, а детям верим». (26)Они поняли, что мы не хотим прославиться или заработать. (27)Мы просто хотим сделать так, чтобы в нашем городе было жить хорошо. (28)Слово получил репортёр серьёзного телеканала.

(29)— А вы не боитесь, что народ разломает все эти замечательные уличные тренажёры, украдёт таблички, вытопчет огород?

(30)Сашка нашёл ответ.

(31)— Конечно, есть и камеры наблюдения, и тренажёры сделаны так, чтобы трудно было сломать. (32)Но главное не это. (33)Иногда взрослым людям кажется, будто всем нравится обманывать и вредить. (34)Это неправда. (35)Людям нравится помогать.

(36)Вопросы задавали ещё почти полчаса — Сашка очень устал. (37)А когда они закончились, слово взяла Аня.

(38)— Уважаемый Илья Фёдорович, уважаемые начальники и депутаты, уважаемые взрослые! (39)Вы можете продолжить делать то, что начали мы. (40)Сделать так, чтобы завод начал работать, чтобы стали выпускать знаменитую «антоновскую» пастилу, чтобы люди захотели приехать в наш город и познакомиться с достопримечательностями. (41)А можете всё забыть, как дурной сон. (42)Или хороший сон, не так важно. (43)И снова убедить себя, что мы живём на помойке. (44)Но я в это не верю. (45)Вы наши родители. (46)А значит, не только мы похожи на вас, но и вы на нас. (47)Просто сегодня нам, детям, удалось сделать чуть-чуть больше, чем вам. (48)Помогите нам!

(По М. Логинову*)
* Михаил Валентинович Логинов (род. в 1966 г.) — писатель, политтехнолог,
журналист ежедневной общественно-политической газеты «Невское время».
Фрагмент взят из повеет» «Ключ от города Антоновска».

(1)Гулять Лидочка не любила.

(2)Сидеть дома — тоже.

(3)Оставались только книжки — они ничего не требовали, не запрещали, и с ними можно было разговаривать. (4)Сколько угодно. (5)Хотя и про себя. (6)Убедившись, что Лидочка быстро преодолела все незначительные детские рубежи, начиная с простодушного Айболита и заканчивая прелестной, лукавой поэмой «Руслан и Людмила», Галина Петровна, поразмыслив, решила, что для собственного спокойствия одну из позиций можно и уступить. (7)Она подвела Лидочку к одному из накрепко запертых книжных шкафов, провернула хрустящий ключ и спрятала его в карман.

(8)— Вот тут можешь копаться сколько влезет, — милостиво разрешила она и указала на нижнюю полку. (9)— Выше — и думать не смей.

(10)Лидочка, потрясённая открывшимися ей растрёпанными сокровищами, мелко закивала.

(11)Так она унаследовала книги своего дедушки.

(12)Разумеется, это были не все книги из огромной драгоценной библиотеки Лазаря Линдта, а только мелкий букинистический сор, который Галина Петровна не знала, как идентифицировать, но выкинуть не решилась — не в память о покойном супруге, конечно, а просто потому, что боялась прогадать. (13)Галина Петровна просто собрала все эти ещё в девятнадцатом веке переплетённые годовые подшивки «Нивы», осыпающиеся учебники по арифметике и простодушные книжки «Дамского чтения для сердца и разума» и сослала на одну из полок, мысленно дивясь, зачем придирчивому Линдту вообще понадобился этот не имеющий ценности библиобред.

(14)Лидочка села перед книжным шкафом на паркет. (15)Ей было шесть лет — совсем взрослая, учитывая все обстоятельства времени и места.

(16)— Правда можно? — переспросила она прежде, чем протянуть руку. (17)Галина Петровна могла передумать в любой момент, и за позволенное вчера назавтра можно было получить преотличную трёпку. (18)Лидочка это знала. (19)Она вообще знала много больше, чем положено было человеку её лёт.

(20)— Да читай, господи,— разрешила Галина Петровна. (21)— Не рви только и фломастерами не малюй.

(22)Лидочка кивнула ещё раз и безошибочно вытянула из тесного, чуточку взлохмаченного книжного строя самый потрёпанный и даже как будто немного тёплый том.

(23)Лидочка уселась поудобнее, и книга сама готовно раскрылась ей навстречу — на излюбленном кем-то, зачитанном и даже немного замасленном месте.

(24)Лидочка — впервые за много-много месяцев — не вспомнила про мамочку и впервые была совершенно счастлива. (25)Это была её полка, её книги.

(По М. Степновой*)
* Марина Львовна Степнова (род. в 1971 г.) — российская писательница,
поэтесса, редактор, переводчик, сценарист.
Отрывок взят из романа «Женщины Лазаря».

(1)Однажды тётушка Дора за завтраком как бы мимоходом, пригубливая медленно кофе, спросила:
— Ну и как ваша дорога к Весёлому Бору? (2)Всё строите?

(3)— Строим, — ответил папа, глядя на часы на стене.

(4)— И много построили? — спросила негромко тётушка.

(5)— Пока немного, а что?

(6)Папе не надо было, наверное, задавать такой вопрос, а просто встать и уйти, как он всегда делал, на работу. (7)Но он спросил чуть нервно: «А что?» (8)И стало понятно, что он ждал вопроса. (9)И готов на него ответить.

(10)— Да, в общем, ничего,— произнесла тётушка, поджимая губы. — (11)Вы же хотите лес погубить?

(12)— Нет,— сказал торопливо папа. (13)И опять посмотрел на часы. (14)— Мы только сделаем просеку, а весь остальной лес останется.

(15)—А что такое просека? — спросила тётушка. (16)— Просека разве не лес? (17)Сколько на этой просеке деревьев? (18)Вы считали?

(19)— Не знаю,— торопливо отвечал папа и, отставив чашку, встал из-за стола.

(20)— А вот люди в письмах ко мне пишут, — настойчиво повторила тётушка вслед папе. — (21)Было понятно, что он хоть торопится, но всё слышит. (22)— Люди пишут, что остальной лес, который зовётся Весёлый Бор, погибнет, если вы построите через него свою дорогу. (23)Деревья не перенесут запаха гари и бензина.

(24)— Люди! — вскричал, повернувшись, папа. (25)Он никогда не позволял себе крика, а тут разнервничался. (26)Но потом опомнился, добавил тише:
— Люди пишут, наверное, им больше делать нечего... (27)А мы работаем!

(28)Папа ушёл, а мы остались сидеть за столом. (29)И мама, помешивая ложечкой в стакане с чаем, вдруг сказала, обращаясь к тётушке:
— Ну, а правда, что будет делать наш папа, если он не станет строить эту дорогу?

(30)Тётушка не стала отвечать, а молча ушла к себе наверх. (31)А мы с Димкой вдруг решили доехать на велосипедах до Весёлого Бора, чтобы посмотреть, что там на самом деле происходит.

(32)А там ничего не происходило. (33)Шумели под ветром золотые сосны, куковала кукушка, цвели вдоль тропинки, по которой мы пешком зашли в лес, ромашка, зверобой, мышиный горошек и много других цветов. (34)Этот зверобой, да и другие цветы и травы, как утверждала тётушка Дора, люди раньше рвали тут охапками, для всяких домашних лекарств, и их почти не стало. (35)Но следом пропали бабочки, кузнечики и пчёлы. (36)Весёлый Бор стал совсем невесёлым. (37)А скорей, как сказал кто-то, унылым. (38)И, как определила тётушка, опустился на землю. (39)И тётушка обратилась через газету ко всем горожанам с просьбой, такой крохотной, скромненькой, не рвать в лесу цветов. (40)А если нужны лекарства, то они продаются недорого в аптеке. (41)И так всем стало стыдно, что все перестали рвать цветы.

(По А. Приставкину*)
* Анатолий Игнатьевич Приставкин (1931—2008) —
русский писатель, общественный деятель.
Фрагмент взят из повести «Летающая тётушка».