ЕГЭ (задание 26)

(1)Я проснулся глубокой ночью от неистового бега, грохота колёс, от скрипа полок, от дребезжания полуоткрытой двери купе: над головой ходили пронзительные сквознячки.

(2)В коридоре и купе было темно — я долго лежал с открытыми глазами, угадывая в потёмках чёрный квадрат окна, за которым всё было непроницаемо, по-ночному глухо, и невозможно было понять, степь или леса шли в этой бесконечной, тайной, непостижимой, как мрак, Вселенной.

(3)Потом в заоконной бездне неба вспыхнула запредельным огнём, замерцала синяя одинокая звезда.

(4)Поезд по-прежнему мчался, не сбавляя набранной скорости, затерянный в тёмных осенних пространствах, без земных огней, невидимый с немыслимой высоты этой звезды, горевшей среди ледяных космических пустынь, отъединённых от Земли многомиллионными расстояниями.

(5)В высокомерной своей недосягаемости звезда плыла рядом с вагоном, ярко, космато шевелила щупальцами лучей во мраке мироздания, проникая сквозь его холод, и я неотрывно смотрел на неё с чувством восторга и страха перед неразгаданностью каких-то существующих вне разума законов, которые для чего-то беспощадно уплотняли вечность в миг и миг растягивали в вечность. (6)«Значит, вечность — это жизнь, миг — это разрушение?..»

(7)Представьте, мне стало страшно оттого, что всё бессильно перед этими законами: жизнь, любовь, искусство, сама Земля, этот обжитой уютный островок в беспредельном угрожающем океане неизвестности...

(8)И я представил нашу Землю, какой она может видеться с высоты этой равнодушной осенней звезды, — маленькую, голубоватую пылинку, этот воздушный кораблик, мчащийся сквозь толщи фиолетового холода, звёздного света, сквозь метеоритные, сверкающие туманы, представил его хрупкость, его слабость, его ограниченные запасы воды и продовольствия — и ужаснулся при мысли о беспомощности его перед Вселенной.

(9)Если бы каждый из команды на этом кораблике осознал, что впереди смертельный риф и в столкновении с ним бесследно исчезнет, рассыплется в ничто прекрасная его плоть, состоящая из лесов, рек, океанов, дождей, закатов, зелени травы, красивейших городов, памятников, соборов, машин, книг, полотен живописцев, — всё то, что создано гениями человеческой мысли и человеческими руками, если бы каждый хоть на минуту задумался о скоротечном веке Земли, люди не расшатывали бы свой корабль с борта на борт, не пробивали бы дыры в его днище, не полосовали бы ножами злобы и ненависти надутые паруса.

(10)Неужели никогда люди не поймут, что Земля должна быть их чистым, светлым белопарусным кораблём, путь которого, к сожалению, не бесконечен?

(11)Не задумываясь об этом, люди порой утрачивают главное — смысл неповторимости жизни, и тут наступает безжалостное <...> Земли и человека.

(12)Тогда наша крошечная планета становится лишь средством для достижения современных удобств и удовольствий.

(13)Да, человек не только мучит, терзает, истязает плоть Земли разрывами снарядов и многотонных бомб с той поры, как начались войны, но и превращает свой дом в мусорный ящик, в грязную свалку использованных и уже ненужных предметов, в кладбище машин, транзисторов, бутылок, консервных банок. (14)Человек душит, отравляет Землю химическими отбросами, как будто в неистовости алчного обогащения торопится погубить и её, и себя.

(15)Ведь Земля — это живое тело со своим ритмом, дыханием, пульсом кровообращения, и естественный ток крови в ней остановить — смертельно. (16)Несомненно, люди понимают, вернее, чувствуют надвигающуюся опасность и в то же время уповают на туманное «потом», в котором может ничего и не случиться с прекраснейшим из миров.

(17)Но всё имеет свои начала и свои концы.

(По Ю. Бондареву)*

* Бондарев Юрий Васильевич (р. 1924) -

русский писатель, сценарист,

автор многочисленных произведений о Великой Отечественной войне.

(1)Фронтовая полоса. (2)Пропуская гурты колхозного скота, который уходит к спокойным пастбищам на восток, на перекрёстке села машина останавливается. (3)На ступеньку вскакивает хлопчик лет пятнадцати.

— (4)Дяденька, дайте два патрона.

— (5)На что тебе патроны?

— (6)А так... на память.

— (7)На память патронов не дают.

(8)Сую ему решётчатую оболочку от ручной гранаты и стреляную блестящую гильзу.

(9)Губы мальчишки презрительно кривятся:

— Ну вот! (10)Что с них толку?

— (11)Ах, дорогой! (12)Так тебе нужна такая память, с которой можно взять толку? (13)Может быть, ты хочешь вот эту зелёную бутылку или эту чёрную гранату? (14)Может быть, тебе отцепить от тягача вот ту небольшую противотанковую пушку? (15)Лезь в машину, не ври и говори прямо.

(16)И вот начинается рассказ, полный тайных недомолвок, увёрток, хотя в общем нам уже всё давно ясно.

(17)Уходят отцы, дяди и старшие братья в партизаны. (18)А он ещё молод, но ловок, смел. (19)Он знает все лощинки, последние тропинки на сорок километров в округе.

(20)Боясь, что ему не поверят, он вытягивает из-за пазухи завёрнутый в клеёнку комсомольский билет. (21)И не будучи вправе рассказать что-либо больше, облизывая потрескавшиеся, запылённые губы, он ждёт жадно и нетерпеливо.

(22)Я смотрю ему в глаза. (23)Я кладу ему в горячую руку обойму. (24)Это — обойма от моей винтовки. (25)Она записана на мне. (26)Я беру на себя ответ за то, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит точно в ту, какую надо, сторону.

— (27)Послушай, Яков, ну зачем тебе патроны, если у тебя нет винтовки? (28)Что же ты, из пустой крынки стрелять будешь?

(29)Грузовик трогается. (30)Яков спрыгивает с подножки, он подскакивает и весело кричит что-то несуразное, бестолковое. (31)Он смеётся и загадочно грозит мне вдогонку пальцем. (32)Потом, двинув кулаком по морде вертевшуюся около корову, он исчезает в клубах пыли.

(33)Дети! (34)На десятки тысяч из них война обрушилась точно так же, как и на взрослых, уже хотя бы потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют для всех одинаковую силу.

(35)Остро, чаще острее, чем взрослые, подростки — мальчуганы, девочки — переживают события Великой Отечественной войны. (36)Они жадно, до последней точки, слушают сообщения Информбюро, запоминают все детали героических поступков, выписывают имена героев, их звания, их фамилии. (37)Они с беспредельным уважением провожают уходящие на фронт эшелоны, с безграничной любовью встречают прибывающих с фронта раненых.

(38)Я видел наших детей в глубоком тылу, в тревожной прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. (39)И повсюду я видел у них огромную жажду дела, работы и даже подвига.

(40)Пройдут годы. (41)Вы станете взрослыми. (42)И тогда в хороший час отдыха после большой и мирной работы вы будете с радостью вспоминать о том, что когда-то, в грозные для Родины дни, вы не путались под ногами, не сидели сложа руки, а помогали своей стране в её тяжёлой и очень важной борьбе с человеконенавистническим фашизмом.

(По А. П. Гайдару*)

Аркадий Петрович Гайдар (1904-1941) -

русский советский детский писатель и киносценарист,

журналист, военный корреспондент.

(1)Наш язык до сих пор ощущается многими как некая слепая стихия, которой невозможно управлять.

(2)Одним из первых утвердил эту мысль гениальный учёный В. Гумбольдт. (3)«Язык, — писал он, — совершенно независим от отдельного субъекта... (4)Перед индивидом язык стоит как продукт деятельности многих поколений и достояние целой нации, поэтому сила индивида по сравнению с силой языка незначительна».

(5)Это воззрение сохранилось до нашей эпохи. (6)«Сколько ни скажи разумных слов против глупых и наглых слов, они — мы это знаем — от того не исчезнут, а если исчезнут, то не потому, что эстеты или лингвисты возмущались», — так писал один даровитый учёный. (7)«В том и беда, — говорил он с тоской, — что ревнителей чистоты и правильности родной речи, как и ревнителей добрых нравов, никто слышать не хочет... (8)3а них говорят грамматика и логика, здравый смысл и хороший вкус, благозвучие и благопристойность, но из всего этого натиска грамматики, риторики и стилистики на бесшабашную, безобразную, безоглядную живую речь не выходит ничего». (9)Приведя образцы всевозможных речевых «безобразий», учёный воплотил свою печаль в безрадостном и безнадёжном афоризме: «Доводы от разума, науки и хорошего тона действуют на бытие таких словечек не больше, чем курсы геологии на землетрясение».

(10)В прежнее время такой пессимизм был совершенно оправдан. (11)Нечего было и думать о том, чтобы дружно, планомерно, сплочёнными силами вмешаться в совершающиеся языковые процессы и направить их по желанному руслу. (12)Старик Карамзин очень точно выразил это общее чувство смиренной покорности перед стихийными силами языка: «Слова входят в наш язык самовластно».

(13)С тех пор крупнейшие наши языковеды постоянно указывали, что воля отдельных людей, к сожалению, бессильна сознательно управлять процессами формирования нашей речи.

(14)Все так и представляли себе: будто мимо них протекает могучая речевая река, а они стоят на берегу и с бессильным негодованием следят, сколько всякой дребедени несут на себе её волны.

— (15)Незачем, — говорили они, — кипятиться и драться. (16)До сих пор ещё не было случая, чтобы попытка блюстителей чистоты языка исправить языковые ошибки сколько-нибудь значительной массы людей увенчалась хотя бы малейшим успехом.

(17)Но можем ли мы согласиться с такой философией бездействия и непротивления злу? (18)Неужели мы, писатели, педагоги, лингвисты, можем только скорбеть, негодовать, ужасаться, наблюдая, как портится русский язык, но не смеем и думать о том, чтобы мощными усилиями воли подчинить его коллективному разуму?

(19)Пусть философия бездействия имела свой смысл в былые эпохи, когда творческая воля людей так часто бывала бессильна в борьбе со стихиями — в том числе и со стихией языка. (20)Но в эпоху завоевания космоса, в эпоху искусственных рек и морей неужели у нас нет ни малейшей возможности хоть отчасти воздействовать на стихию своего языка?

(21)Всякому ясно, что эта власть у нас есть, и нужно удивляться лишь тому, что мы так мало пользуемся ею. (22)Ведь существуют же в нашей стране такие сверхмощные рычаги просвещения, как радио, кино, телевидение, идеально согласованные между собой во всех своих задачах и действиях. (23)Я уже не говорю о множестве газет и журналов — районных, областных, городских, — подчинённых единому идейному плану, вполне владеющих умами миллионов читателей.

(24)Стоит только всему этому целенаправленному комплексу сил дружно, планомерно, решительно восстать против уродств нашей нынешней речи, громко заклеймить их всенародным позором — и можно не сомневаться, что многие из этих уродств если не исчезнут совсем, то, во всяком случае, навсегда потеряют свой массовый, эпидемический характер...

(25)Правда, я очень хорошо понимаю, что всех этих мер недостаточно.

(26)Ведь культура речи неотделима от общей культуры. (27)Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего сердца, своего интеллекта. (28)Иной и пишет, и говорит без ошибок, но какой у него бедный словарь, какие заплесневелые фразы! (29)Какая худосочная душевная жизнь отражается в них!

(30)Между тем лишь та речь может по-настоящему называться культурной, у которой богатый словарь и множество разнообразных интонаций. (31)Этого никакими походами за чистоту языка не добьёшься. (32)3десь нужны другие, более длительные, более широкие методы. (33)Для подлинного просвещения создано столько библиотек, школ, университетов, институтов и т. д. (34)Поднимая свою общую культуру, народ тем самым поднимает и культуру своего языка.

(35)Но, конечно, это не освобождает любого из нас от посильного участия в борьбе за чистоту и красоту нашей речи.

(По К. И. Чуковскому*)

*Корней Иванович Чуковский (1882-1969) -

русский и советский поэт, публицист, литературный критик,

переводчик и литературовед, детский писатель, журналист.

(1)Учитель военной прогимназии, коллежский регистратор Лев Пустяков, обитал рядом с другом своим, поручиком Леденцовым. (2)К последнему он и направил свои стопы в новогоднее утро.

— (3)Видишь ли, в чём дело, Гриша, — сказал он поручику после обычного поздравления с Новым годом. — (4)Я не стал бы тебя беспокоить, если бы не крайняя надобность. (5)Одолжи мне, голубчик, на сегодняшний день твой орден, твоего Станислава. (6)Сегодня, видишь ли, я обедаю у купца Спичкина. (7)А ты знаешь этого подлеца Спичкина: он страшно любит ордена и чуть ли не мерзавцами считает тех, у кого не болтается что-нибудь на шее или в петлице. (8)И к тому же у него две дочери... (9)Настя, знаешь, и Зина... (10)Говорю, как другу... (11)Дай, сделай милость!

(12)Всё это проговорил Пустяков, заикаясь, краснея и робко оглядываясь на дверь. (13)Поручик выругался, но согласился.

(14)В два часа пополудни Пустяков ехал на извозчике к Спичкиным и, распахнувши чуточку шубу, глядел себе на грудь. (15)На груди сверкал золотом и отливал эмалью чужой Станислав.

(16) «Как-то и уважения к себе больше чувствуешь! — думал учитель, покрякивая. — (17)Маленькая штучка, рублей пять, не больше стоит, а какой фурор производит!»

(18)Подъехав к дому Спичкина, он распахнул шубу и стал медленно расплачиваться с извозчиком.

(19)Снимая в передней шубу, он заглянул в залу. (20)Там за длинным обеденным столом сидели уже человек пятнадцать и обедали. (21)Слышался говор и звяканье посуды.

— (22)Кто это там звонит? — послышался голос хозяина. — (23)Ба, Лев Николаич! (24)Милости просим. (25)Немножко опоздали, но это не беда... (26)Сейчас только сели.

(27)Пустяков выставил вперёд грудь, поднял голову и, потирая руки, вошёл в залу. (28)Но тут он увидел нечто ужасное. (29)3а столом, рядом с Зиной, сидел его товарищ по службе, учитель французского языка Трамблян. (30)Показать ему орден — значило бы вызвать массу самых неприятных вопросов, значило бы осрамиться навеки, обесславиться... (31)Первою мыслью Пустякова было сорвать орден или бежать назад; но орден был крепко пришит. (32)Быстро прикрыв правой рукой орден, он сгорбился, неловко отдал общий поклон и, никому не подавая руки, тяжело опустился на свободный стул, как раз против сослуживца француза.

(33)Перед Пустяковым поставили тарелку супу. (34)Он взял левой рукой ложку, но, вспомнив, что левой рукой не подобает есть в благоустроенном обществе, заявил, что он уже отобедал и есть не хочет.

(35)Душа Пустякова наполнилась щемящей тоской и злобствующей досадой: суп издавал вкусный запах, а от паровой осетрины шёл необыкновенно аппетитный дымок. (36)Учитель попробовал освободить правую руку и прикрыть орден левой, но это оказалось неудобным.

(37)Трамблян, почему-то сильно сконфуженный, глядел на него и тоже ничего не ел. (38)Поглядев друг на друга, оба ещё более сконфузились и опустили глаза в пустые тарелки.

(39)«Заметил, подлец! — подумал Пустяков. — (40)По роже вижу, что заметил! (41)А он, мерзавец, кляузник. (42)3автра же донесёт директору!»

(43)Съели хозяева и гости четвёртое блюдо, съели, волею судеб, и пятое...

— (44)Э-з-э... эп... эп... эпредлагаю эвыпить за процветание сидящих здесь дам!

(45)Обедающие шумно поднялись и взялись за бокалы.

— (46)Лев Николаич, потрудитесь передать этот бокал Настасье Тимофеевне! — обратился к нему какой-то мужчина, подавая бокал. — (47)3аставьте её выпить!

(48)На этот раз Пустяков, к великому своему ужасу, должен был пустить в дело и правую руку. (49)Станислав с помятой красной ленточкой увидел наконец свет и засиял. (50)Учитель побледнел, опустил голову и робко поглядел в сторону француза. (51)Тот глядел на него удивлёнными, вопрошающими глазами. (52)Губы его хитро улыбались, и с лица медленно сползал конфуз...

— (53)Юлий Августович! — обратился к французу хозяин. — (54)Передайте бутылочку по принадлежности!

(55)Трамблян нерешительно протянул правую руку к бутылке, и... о, счастье! (56)Пустяков увидал на его груди орден. (57)И то был не Станислав, а целая Анна! (58)3начит, и француз сжульничал! (59)Пустяков засмеялся от удовольствия, сел на стул и развалился... (60)Теперь уже не было надобности скрывать Станислава! (61)Оба грешны одним грехом, и некому, стало быть, доносить и бесславить...

— (62)А-а-а... гм!.. — промычал Спичкин, увидев на груди учителя орден.

— (63)Да-с! — сказал Пустяков. — (64)Удивительное дело, Юлий Августович! (65)Как было мало у нас перед праздниками представлений! (66)Сколько у нас народу, а получили только вы да я! (67)Уди-ви-тель-ное дело!

(68)Трамблян весело закивал головой и выставил вперёд левый лацкан, на котором красовалась Анна 3-й степени.

(69)После обеда Пустяков ходил по всем комнатам и показывал барышням орден. (70)На душе у него было легко, вольготно, хотя и пощипывал под ложечкой голод.

(71)«3най я такую штуку, — думал он, завистливо поглядывая на Трамбляна, беседовавшего со Спичкиным об орденах, — я бы Владимира нацепил. (72)Эх, не догадался!»

(73)Только эта одна мысль и помучивала его. (74)В остальном же он был совершенно счастлив.

(По А. П. Чехову*)

*Антон Павлович Чехов (1960-1904) -

русский писатель, прозаик, драматург, классик мировой литературы.

(1)Журка опять потянулся к полкам и взял самую прочную и новую на вид книгу с золотыми узорами на корешке. (2)Это оказались «Три мушкетёра». (3)Не такое старинное издание, как другие, хотя тоже с «ятями» и с твёрдыми знаками в конце слов. (4)Отпечатанное на гладкой бумаге и со множеством рисунков. (5)Журка обрадовался «Мушкетёрам» — это были старые друзья, — начал перелистывать, разглядывая картинки.

(6)И увидел между страницами узкий белый конверт.

(7)Видимо, дедушка решил, что если все другие книги покажутся Журке неинтересными, то «Мушкетёров» он всё равно пролистает до конца.

(8)Тем же прямым почерком, каким раньше дед писал короткие поздравления на открытках, на конверте было выведено: Юрику.

(9)Журка сперва сам не зная чего испугался... (10)Или нет, не испугался, а задрожал от непонятной тревоги. (11)Оглянулся на прикрытую дверь, подошёл к окну. (12)Суетливо дёргая пальцами, оторвал у конверта край. (13)Развернул большой тонкий лист.

(14)Дед писал чёткими, почти печатными буквами:

«(15)Журавлик!

(16)Книги на этих полках — тебе.

(17)Это старые мудрые книги, в них есть душа. (18)Я их очень любил.

(19)Ты сбереги их, родной мой, и придёт время, когда они станут твоими друзьями.

(20)Я это знаю, потому что помню, как ты слушал истории о плаваниях Беринга и Крузенштерна и как однажды пытался сочинить стихи про Галактику (помнишь?).

(21)Ты их ещё сочинишь.

(22)Малыш мой крылатый, ты не знаешь, как я тебя люблю. (23)Жаль, что из-за разных нелепостей мы виделись так редко. (24)В эти дни я всё время вспоминаю тебя. (25)Чаще всего, как мы идём по берегу Каменки, и я рассказываю тебе про своё детство и большого змея.

(26)Этот летучий змей почему-то снится мне каждую ночь. (27)Будто я опять маленький, и он тащит меня в лёгкой тележке сквозь луговую траву, и я вот-вот взлечу за ним.

(28)Жаль, что так быстро оборвалась тонкая бечева.

(29)В детстве я утешал себя, что змей не упал за лесом, а улетел в далёкие края и когда-нибудь вернётся. (30)И его бумага будет пахнуть солёными брызгами моря и соком тропических растений. (31)Наверно, потому я к старости и стал собирать эти книги: мне казалось, что они пахнут так же.

(32)Впрочем, ерунда, старости не бывает, если человек её не хочет. (33)Просто приходит время, когда лопается нить, которая связала тебя с крылатым змеем. (34)Но змей вернулся, я оставляю его тебе. (35)Может быть, он поможет тебе взлететь.

(36)Журка, вспоминай меня, ладно? (37)Меня и другие будут вспоминать, но многие, даже твоя мама, скажут, наверно: жизнь у него не удалась. (38)Это неправда! (39)И ты про это не думай. (40)Ты вспоминай, как мы расклеивали в твоём альбоме марки, говорили о кораблях и созвездиях, а вечерами смотрели на поезда.

(41)И учись летать высоко и смело.

(42)Ты сумеешь. (43)Если тяжело будет — выдержишь, если больно — вытерпишь, если страшно — преодолеешь. (44)Самое трудное знаешь что? (45)Когда ты считаешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. (46)И говорят хором, говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь думать: а ведь, наверно, они и в самом деле правы. (47)Может случиться, что правы. (48)Но если будет в тебе хоть капелька сомнения, если в самой-самой глубине души осталась крошка уверенности, что прав ты, а не они, делай по-своему. (49)Не оправдывай себя чужими правильными словами.

(50)Прости меня, я, наверно, длинно и непонятно пишу... (51)Нет, ты поймёшь. (52)Ты у меня славный, умница. (53)Жаль, что я тебя, кажется, больше никогда не увижу.

(54)Никогда не писал длинных писем. (55)Никому. (56)А теперь не хочется кончать. (57)Будто рвётся нить. (58)Ну, ничего...

(59)Видишь, какое длинное письмо написал тебе твой дед Юрий Савельев, который тоже когда-то был журавлёнком».

(60)Журка дочитал письмо и сразу, не сдерживаясь, заплакал. (61)Его резанули тоска и одиночество, которые рвались из этого письма. (62)И любовь к нему, к Журке, о которой он не знал. (63)И ничего нельзя уже было сделать: ни ответить лаской, ни разбить одиночество...

(По В. П. Крапивину*)

*Владислав Петрович Крапивин (род. 1938) —

советский и российский детский писатель.

(1)В мирные годы человек, в довольстве и счастье, как птица, купающаяся в небе, может далеко отлететь от гнезда и даже покажется ему, будто весь мир его родина. (2)Иной человек, озлобленный горькой нуждой, скажет: «Что вы твердите мне: родина! (3)Что видел я хорошего от неё, что она мне дала?»

(4)Но надвинулась общая беда. (5)Враг разоряет нашу землю и всё наше вековечное хочет назвать своим. (6)Тогда и счастливый, и несчастный собираются у своего гнезда. (7)Даже и тот, кто хотел бы укрыться, как сверчок, в тёмную щель и посвистывать там до лучших времён, и тот понимает, что теперь нельзя спастись в одиночку.

(8)Гнездо наше, родина возобладала над всеми нашими чувствами. (9)И всё, что мы видим вокруг, что раньше, быть может, мы и не замечали, не ценили, как пахнущий ржаным хлебом дымок из занесённой снегом избы, — теперь пронзительно дорого нам.

(10)Родина — это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и которое создаёт своими руками для себя и своих поколений. (11)Это вечно отмирающий и вечно рождающийся поток людей, несущих свой язык, свою духовную и материальную культуру и непоколебимую веру в законность и нерушимость своего места на земле.

(12)3емля оттич и дёдич — это те берега полноводных рек и лесные поляны, куда пришёл наш пращур жить навечно. (13)Он был силён и бородат, в посконной длинной рубахе, солёной на лопатках, смышлён и нетороплив, как вся дремучая природа вокруг него. (14)Многое мог увидеть пращур, из-под ладони глядя вокруг... (15)«Ничего, мы сдюжим», — сказал он и начал жить. (16)Росли и множились позади него могилы отцов и дедов, рос и множился его народ. (17)Дивной вязью он плёл невидимую сеть русского языка; яркого, как радуга вслед весеннему ливню, меткого, как стрелы, задушевного, как песня над колыбелью, певучего и богатого. (18)Он назвал все вещи именами и воспел всё, что видел и о чём думал, и воспел свой труд. (19)И дремучий мир, на который он накинул волшебную сеть слова, покорился ему, как обузданный конь, и стал его достоянием, и для потомков его стал родиной — землёй оттич и дедич.

(20)Русский народ создал огромную устную литературу: мудрые пословицы и хитрые загадки, весёлые и печальные обрядовые песни, торжественные былины, героические, волшебные, бытовые и пересмешные сказки. (21)Напрасно думать, что эта литература была лишь плодом народного досуга. (22)Она была достоинством и умом народа. (23)Она становила и укрепляла его нравственный облик, была его исторической памятью, праздничными одеждами его души и наполняла глубоким содержанием всю его размеренную жизнь, текущую по обычаям и обрядам, связанным с его трудом, природой и почитанием отцов и дедов.

(24)Недаром пращур плёл волшебную сеть русского языка: вся широкая, творческая, страстная, взыскующая душа народа русского нашла отражение в нашем искусстве XIX века. (25)Оно стало мировым и во многом повело за собой искусство Европы и Америки.

(26)Русская наука дала миру великих химиков, физиков и математиков.

(27)Первая паровая машина была изобретена в России, так же как и вольтова дуга, беспроволочный телеграф и многое другое.

(28)Пращур наш, наверное, различил в дали веков эти дела народа своего и сказал тогда на это: «Ничего, мы сдюжим...» (29)На каждом из нас лежит ответственность за нашу Родину, за сохранение наследства нашего народа, сильного, свободолюбивого, правдолюбивого, умного и не обиженного талантом.

(По А. Н. Толстому*)

* Алексей Николаевич Толстой (1883-1945) -

русский советский писатель и общественный деятель.

(1)О, какая странная была эта ночь! (2)Туман тесно стоял вокруг, и было жутко глядеть на него. (3)Среди тумана, озаряя круглую прогалину для парохода, вставало нечто подобное светлому мистическому видению: жёлтый месяц поздней ночи, опускаясь на юг, замер на бледной завесе мглы и, как живой, глядел из огромного, широко раскинутого кольца. (4)И что-то апокалипсическое было в этом круге … что-то неземное, полное молчаливой тайны стояло в гробовой тишине, - во всей этой ночи, в пароходе, и в месяце, который удивительно близок был на этот раз к земле и прямо смотрел мне в лицо с грустным и бесстрастным выражением.

(5)Медленно поднялся я на последние ступеньки трапа и прислонился к его перилам. (6)Подо мной был весь пароход. (7)По выпуклым деревянным мосткам и палубам тускло блестели кое-где продольные полоски воды — следы тумана. (8)От перил, канатов и скамеек, как паутина, падали лёгкие дымчатые тени. (9)В средине парохода, в трубе и машине, чувствовалась колоссальная и надёжная тяжесть, но весь пароход всё-таки представлялся легко и стройно выросшим кораблём-привидением, оцепеневшим на этой бледно освещённой прогалине среди тумана. (10)Вода низко и плоско лежала перед правым бортом. (11)Таинственно и совершенно беззвучно колеблясь, она уходила в лёгкую дымку под месяц и поблескивала в ней, словно там появлялись и исчезали золотые змейки. (12)А когда я смотрел кверху, мне опять чудилось, что этот месяц — бледный образ какого-то мистического видения, что эта тишина — тайна, часть того, что за пределами познаваемого...

(13)Околдованный тишиной ночи, тишиной, подобной которой никогда не бывает на земле, я отдавался в её полную власть. (14)Если бы в этот час выплыла на месяц наяда, - я не удивился бы...

(15)И невыразимое спокойствие великой и безнадёжной печали овладело мною. (16)Думал я о том, что всегда влекло меня к себе, - о всех живших на этой земле, о людях древности, которых всех видел этот месяц и которые, верно, казались ему всегда настолько маленькими и похожими друг на друга, что он даже не замечал их исчезновения с земли. (17)Но теперь и они были чужды мне: я не испытывал моего постоянного и страстного стремления пережить все их жизни, - слиться со всеми, которые когда-то жили, любили, страдали, ликовали и прошли, умерли и бесследно скрылись во тьме времён и веков. (18)Одно я знал без всяких колебаний и сомнений, — это то, что есть что-то высшее даже по сравнению с глубочайшею земною древностью... может быть, та тайна, которая молчаливо хранилась в этой ночи…

(19)Утром, когда я открыл глаза и почувствовал, что пароход идёт полным ходом и что в открытый люк тянет тёплый, лёгкий ветерок с прибрежий, я вскочил с койки, снова полный бессознательной радости жизни. (20)Я быстро умылся и оделся и, так как по коридорам парохода громко звонили, сзывая к завтраку, распахнул дверь каюты и, весело стуча ярко вычищенными сапогами по трапу, побежал наверх. (21)Улыбаясь, я сидел потом на верхней палубе и чувствовал к кому-то детскую благодарность за всё, что должны переживать мы. (22)И ночь, и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я ещё более любил и ценил утро. (23)А утро было ласковое, утро было солнечное, ясное бирюзовое небо весны и этого волшебного утра сияло над пароходом, и вода легко бежала и плескалась вдоль его бортов.

(По И. А. Бунину*)

* Иван Алексеевич Бунин (1870 – 1953) –

русский писатель, поэт, почётный академик Петербургской академии наук (1909),

первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе (1933).

(1)Это был первый настоящий бой Кати. (2)Артиллерийская подготовка началась перед рассветом, под её прикрытием заняли исходные позиции.

(3)Накануне вечером писали письма. (4)Только Кате писать было некуда: все родные погибли. (5)Так что терять в бою ей, по сути, было нечего – кроме собственной жизни. (6)Но её она, молодая девчонка, после перенесённых страданий, к сожалению, уже мало ценила.

(7)И вот он, бой. (8)Танк, в котором они находились, мотало из стороны в сторону, трясло так, что Катя едва удерживалась на сиденье.(9)«Если так будет дальше, как же стрелять?» – думала она. (10)Хотя её дело было не наводить пушку, а подавать снаряды. (11)Тужливо рыча, машины настырно карабкались вверх, от моторов, пущенных на полные обороты, жара стояла несусветная, ещё пахло соляркой, забивало отработанными газами, свежим воздухом тянуло только через технические зазоры и смотровую щель.

(12)Тут по раскалённой от боя броне танка что-то застрекотало, однако Катя не сразу осознала, что их обстреливают. (13)Всё дальнейшее слилось для неё в сплошной грохот, дым, крики в переговорном устройстве. (14)Лупили то подкалиберными, то бронебойно-зажигательными, то осколочными снарядами. (15)Катя не понимала, что происходит снаружи, не могла ещё по видам снарядов, подаваемых ею, определить обстановку. (16)Она только слышала грохот; её, такую хрупкую и маленькую девушку, дёргало вместе с огромной машиной. (17)Страха, как ни странно, Катя вовсе не испытывала: она плохо соображала, что к чему, только слышала команды и выполняла их. (18)Бой шёл как бы сам по себе, а она была сама по себе.

(19)И тут вдруг случилось нечто неожиданное и дикое: машина как бы провалилась, после чего Катю подкинуло, ударило больно сверху, внутренность танка наполнило теперь вовсе нестерпимым жаром и тяжёлыми угарными запахами, а после в один миг погасли плафоны освещения. (20)Командир открыл крышку башенного люка, Катя протиснулась вслед за ним.

(21)Оказалось, танк ухнулся в бомбовую воронку, без посторонней помощи было не выбраться. (22)Катя вспомнила, сколько раз им напоминали, твердили, требовали повторять вслух железный закон: если танк подбит, но не горит, экипаж обязан защищать боевую технику до конца. (23)И Катя приготовилась биться до конца, ведь это был её воинский долг. (24)В этот момент она видела немцев: они были так близко, как никогда, почти рядом, бежали, строчили из шмайсеров. (25)«Всё, – подумала Катя, – сейчас конец». (26)Но, как ни странно, даже сейчас она страха не ощутила: слишком невероятно было всё происходящее вокруг этой молодой женщины, у которой война отняла юность, семью, мечты о счастливой жизни… (27)Катя дёрнула цепочку револьверной заглушки, высунула в отверстие рыльце автомата и начала лупить, не видя немцев, наугад, и ждала: сейчас, вот-вот… (28)Она почему-то увидела: часы на щитке приборов остановились – было девять часов двадцать минут.

(29)Они с командиром отбились-таки и сохранили танк, вот только механик Генка погиб. (30)В сентябре сорок четвёртого сержант Екатерина Мушкина, отмеченная орденом, стала командиром танка. (31)Не женой, не матерью, не хранительницей семейного очага – командиром танка.

(по В. П. Ерашову*)

*Валентин Петрович Ерашов (1927−1999) –

русский писатель, автор многочисленных произведений о войне.

(1)Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! (2)Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? (3)Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений…

(4)Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своём высоком креслице. (5)Уже поздно, давно выпил свою вечернюю чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. (6)Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса её так сладки, так приветливы. (7)Одни звуки эти так много говорят моему сердцу!

(8)Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на её лицо,  и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо её не больше пуговки. (9)Но оно мне всё так же ясно видно: вижу, как она улыбнулась мне. (10)Мне нравится видеть её такой крошечной. (11)Я прищуриваю глаза ещё больше, и она делается ещё меньше. (12)Но я пошевелился – и очарование разрушилось. (13)Я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно. (14)Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

– (15)Ты опять заснёшь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шёл наверх.

– (16)Я не хочу спать, maman, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грёзы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят.

(17)Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаёшь её и ещё во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмёшь её к губам.

(18)Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что сама разбудит меня. (19)Это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос: «Вставай, моя душечка: пора идти спать».

(20)Ничьи равнодушные взоры не стесняют её: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. (21)Я не шевелюсь, но ещё крепче целую её руку.

– (22)Вставай же, мой ангел.

(23)Она другой рукой берёт меня за шею, и пальчики её быстро шевелятся и щекочут меня. (24)В комнате тихо, полутемно; мамаша сидит подле самого меня; я слышу её голос. (25)Всё это заставляет меня вскочить, обвить руками её шею, прижать голову к её груди.

(26)Она ещё нежнее целует меня.

(27)После этого, как, бывало, придёшь наверх и начнёшь укладываться

в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Люблю папеньку и маменьку».

(28)Помню, завернёшься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, но о чём они?

(29)Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. (30)Вспомнишь любимую фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнёшь её в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. (31)Ещё подумаешь о том, чтобы было счастие всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернёшься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, и уснёшь тихо, спокойно.

(32)Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? (33)Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная весёлость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни?

(По Л.Н. Толстому*)

* Лев Николаевич Толстой (1828–1910) –

русский писатель, мыслитель, просветитель,

почётный академик Петербургской академии наук.