ЕГЭ (задание 2)

– После войны, в сорок шестом году, поехал я с приятелем на охоту. На станции «Тучково» вышли с моим спутником из поезда. Стоим, ждём, когда колонна пленных пройдёт (они там кирпичный завод строили), гляжу – здоровенный немец выскочил и бежит ко мне, руками размахивает.

– Товарищ, спасибо, спасибо! – кинулся обнимать.

И я тоже, представьте, узнал немца. В сорок третьем году, в феврале, на нейтральной полосе, носом к носу столкнулись мы с фашистской разведкой. Мы – в снег, и они – в снег. Нам очень нужен был пленный, было <...> объявлено: «За пленного – отпуск домой». Я успел заметить: качнулась ёлочка, и выстрелил первым. Четверо немцев кинулись убегать. А один, здоровенный, спотыкаясь, идёт к убитому – автомат, гранаты в сторону. Мой связной подскочил: «Хенде хох!» А немец – ноль внимания, упал на колени возле убитого, плачет: «Мой земляк. Мой земляк... Мне жизнь два раза спасал...»

Я вынул из кобуры убитого браунинг, забрал документы. Пленному, как обычно, сказал: «Ну вот, теперь будешь жить...»

К фашистам жалости не было. Но пленных я приказывал пальцем не трогать. Этот пленный много ценного рассказал. Мы с ребятами отпуск домой с фронта получили. А немец, видно, хорошо запомнил слова: «Теперь будешь жить...» – через три года узнал. Хорошо и по-русски говорить научился. Наверное, он и сейчас жив, нестарый был немец.

(По В.М. Пескову)

Человеческая натура проявляется в разном, но в чём-то, надо полагать, обнаруживается верховное, державное качество человека. Выявить эту главенствующую черту означает постичь сущность человека. Какое качество можно считать специфически человеческим? Есть ли вообще в человеке какое-то внутренне устойчивое ядро?

<...> феномен может быть осмыслен, по-видимому, двояким способом: либо через сопоставление его с другими сущностями или явлениями, либо через раскрытие его собственной уникальной природы. Изучение человека «извне» предполагает осмысление его отношений с природой (космосом), обществом, Богом и самим собой. Приобщение к тайне человека «изнутри» сопряжено с постижением его телесного, эмоционального, нравственного, духовного и социального бытия. Вполне понятно, что эти различные подходы не всегда существуют в идеальном выражении. Они дополняют друг друга, вызывают потребность в выработке общей, синтезирующей позиции.

Религиозно-философское направление рассматривает в качестве высшей ценности Бога. Поэтому тайна человека в этой системе мышления оказывается принципиально непостижимой либо соотнесённой с сущностью божественного. Философы натуралистической ориентации исходят из культа природы, космоса. Человек воспринимается в основном как живое вещество, наделённое рядом отличительных естественных особенностей. Кроме того, многие философы оценивают мир через человека, полагая, что человек – главная ценность мироздания.

(По П.С. Гуревичу, И.Т. Фролову)

Взаимодействие человека с природой, с ландшафтом не всегда длится столетиями и тысячелетиями и не всегда носит «природно-бессознательный» характер. След в природе остаётся не только от сельского труда человека, и труд его не только формируется природой: иногда человек сознательно стремится преобразовать окружающий его ландшафт, сооружая сады и парки. Сады и парки создают своего рода «идеальное» взаимодействие человека и природы, «идеальное» для каждого этапа человеческой истории, для каждого творца садово-паркового произведения.

И здесь мне бы хотелось сказать несколько слов об искусстве садов и парков, <…> не всегда до конца понималось в своей основе его истолкователями, специалистами (теоретиками и практиками садоводства).

Садово-парковое искусство –– наиболее захватывающее и наиболее воздействующее на человека из всех искусств. Такое утверждение кажется на первый взгляд странным.

С ним как будто бы трудно согласиться. Почему, в самом деле, садово-парковое искусство должно быть более действенным, чем поэзия, литература в целом, философия, театр, живопись и т.д.? Но вдумайтесь беспристрастно и вспомните собственные впечатления от посещения наиболее дорогих нам всем исторических парков, пусть даже и запущенных.

(Д.С. Лихачёв)

Было в России, в русской жизни понятие «мнение общества».

Действовало мнение общества в деревенской жизни, где общество издревле определяло все важнейшие хозяйственные решения, да и не только хозяйственные, в обществе складывались суждения, оценки, требования к поведению односельчан. Общественное мнение в том или ином виде достаточно чётко существовало в научной среде, в купеческой, у дворянства. Общественное мнение вырабатывало свои требования к честности, порядочности, требовало соблюдения норм поведения, приличия, по-своему карало нарушителей. Кодекс чести действует в «Анне Карениной», это показал и Островский в своих пьесах. Справедливо или несправедливо – другой вопрос, <...> речь идёт о неписаных кодексах чести, приличия, которых обязан был придерживаться член общества.

Сословные общественные мнения, как мне кажется, поддерживали нравственные критерии. При всех своих предрассудках, недостатках они старались повысить моральные требования.

Замечательный физик Пётр Леонидович Капи́ца, как никто другой, понимал, например, значение общественного мнения в научной среде. Он понимал, как важно для этого создать здоровую передовую научную общественность. Именно общественность – как некую особую сферу, котёл, в котором выплавляется общественное мнение. Его знаменитые семинары-«капичники» практически способствовали созданию научной общественности. Он писал, что это труднее, чем постройка больших институтов: «Создание здоровой научной общественности включает в себя воспитание широких слоёв людей, связанных с научной работой».

(По Д.А. Гранину)

Иван Филиппов, основатель булочной, прославившийся далеко за пределами Москвы московскими калачами и сайками, был разборчив и не всяким случаем пользовался, где можно деньги нажить.

Испокон веков был обычай на большие праздники  — Рождество, Крещение, Пасху, а также в родительские субботы  — посылать в тюрьмы подаяние арестованным. Булочные получали заказы от жертвователя на тысячу, две, а то и больше калачей и саек.

Наживались на этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов был в этом случае честным человеком.

Во-первых, он при заказе никогда не посылал завали⁽¹⁾ арестантам, а всегда свежие калачи и сайки; <...>, у него вёлся особый счёт, по которому видно было, сколько барыша давали эти заказы на подаяние, и этот барыш он целиком отвозил сам в тюрьму и жертвовал на улучшение пищи больным арестантам. И выполнял он эту работу «очень просто», не ради выгод или медальных и мундирных отличий благотворительных учреждений.

Кроме того, по зимам шли обозы с его сухарями, калачами и сайками, на соломе испечёнными, даже в Сибирь. Их как-то особым способом, горячими, прямо из печки, замораживали, везли за тысячу вёрст, а уже перед самой едой оттаивали  — тоже особым способом, в сырых полотенцах,  — и ароматные, горячие калачи где-нибудь в Барнауле или Иркутске подавались на стол с пылу с жару.

(По В. А. Гиляровскому)

(1) За́валь  — залежавшийся, непроданный товар, обычно плохой по качеству.

Севастополь лежал в красноватой дымке, позолотевшей от солнца.

Свежий морской день, созданный из лёгкого холода и лёгкой синевы, был прекрасным. Но ещё более прекрасным, любимым и незаслуженно покидаемым показался мне Севастополь, когда над его бухтами, онемевшими от безветрия, раздался требовательный гудок теплохода «Пестель». Он как бы разбил на сотни осколков застоявшуюся тишину. И осколки эти, звеня, полетели вдоль туманно-синих прибрежий, чтобы упасть с последним жалобным звоном у мыса Айя, у Ласпи, у Фороса и Карадага – у всех мысов и накатанных пляжей ещё не пробуждённой, но всегда волшебной Тавриды.

В день отъезда Севастополь предстал передо мной величественным, простым, полным сознания своей доблести и красоты, предстал русским Акрополем – одним из лучших городов на нашей земле.

Севастополь! Я был в нём в детстве, потом во время Первой мировой войны и вот сейчас, в пору голода и опустошения войны Гражданской. Каждый раз он являлся передо мной совершенно новым, непохожим на прежний.

Я долго смотрел с кормы вслед Севастополю и загадывал, <...> увижу этот город ещё через недолгое время. В том, что увижу его, я был уверен. И действительно, я потом приезжал в него много раз, жил в нём и полюбил его как свою вторую родину.

(По К.Г. Паустовскому)

О человеке, личность которого приобрела символическое значение, принято при конце его жизни говорить, что вместе с ним уходит эпоха. Решусь сказать несколько иначе: с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым от нас уходит невосстановимый культурный тип. Увы, таких людей, вероятно, мы больше не увидим.

В нём жила память прежде всего о том, что он успел застать и увидеть в самом конкретном и простом биографическом смысле. Им была прожита с сознательно зорким вниманием долгая жизнь <...> катаклизмов сменявших друг друга эпох: никогда не забуду, как в пору «перестройки» он при встрече сказал мне, что узнаёт в том, как разительно у людей вдруг переменились лица, опыт, уже пережитый им в отрочестве, в роковом 1917 году, и потому ждёт в самом близком будущем самых основательных перемен. Ну часто ли нам в те дни приходилось разговаривать с носителем живой и осознанной памяти о событиях, положивших более семидесяти лет тому назад начало циклу, который тогда как раз подходил к концу? В чьей ещё индивидуальной памяти круг сомкнулся так осязаемо? Здесь перед нами редкий случай, когда сама по себе продолжительность жизни из простого биографического обстоятельства претворяется в особый шанс для мысли.

Неслучайно в прежние времена, непохожие на наши, принято было говорить о мудрости седин, о сокровищнице опыта.

(По С.С. Аверинцеву)

Речевая агрессия захватила множество сфер современного общества: укоренилась в политике и СМИ, проникла в бизнес и рекламу, закрепилась в семье и школе. Социальная нестабильность, стремительный темп жизни способствуют тому, что грубое и обидное общение, резкость высказываний становятся едва ли не нормой повседневности.

Конечно, речевая агрессия возникла не сегодня – эта проблема стара, как мир. О неподобающем употреблении языка писал ещё античный комедиограф Аристофан.

<...> нынешнее наше существование исполнено речевой агрессии как никогда более масштабно и глубоко. Мы ругаемся, ссоримся, злословим. Нам угрожают, нас обвиняют, над нами насмехаются. По данным психологов, современный дошкольник в коллективе сверстников принимает участие в 7–11 актах речевой агрессии в час: дразнилках, злых шутках. Что уж говорить о взрослых!

Но раз существуют сложившиеся модели агрессивного речевого поведения, должны быть и алгоритмы контроля агрессии в общении. Должны существовать стратегии сдерживания грубости в речи и приёмы защиты от словесных нападок. «И речь, как всякий живой организм, не только несёт болезни, но и вырабатывает антитела против них, защитные силы. И не вижу способа, как лечить речь чем-то ещё, кроме речи», – заметил поэт Всеволод Некрасов.

Овладение методами коммуникативной защиты, умение общаться без грубости и отражать словесные удары – важнейший момент личностного становления, жизненного опыта и профессионального роста любого цивилизованного человека.

(По Ю.В. Щербининой)

Когда человеческий ум начинает мучиться мыслями о том, для чего же живут люди, в чём заключается счастье, то перед непостижимой сложностью этих, казалось бы, простых вопросов встаёт в тупик даже самая изощрённая мудрость. Выдающийся немецкий естествоиспытатель и географ Александр Гумбольд сменил сытое благополучие на тяжёлую жизнь путешественника. Богатство, измеряемое в купюрах, он сменил на богатство красок тропической природы, изощрённому комфорту предпочёл первозданную радость открытий.

Прочитайте отрывок из его письма, которое он из Южной Америки отправил своему брату. «Удивительные растения, электрические угри, тигры, броненосцы, обезьяны, попугаи… Мы бегаем как угорелые, боимся сойти с ума, если все эти чудеса скоро не исчерпаются! Но ещё прекраснее всех этих отдельных чудес общее впечатление от этой природы – могучей, роскошной и в то же время лёгкой, весёлой и мягкой…» В этом ликующем возгласе мы ощущаем бьющую через край радость, невольно представляем себе самозабвенную улыбку на лице этого по-настоящему счастливого человека.

Люди, подобные Гумбольду, часто воспринимаются окружающими как чудаки, жизнь которых противоречит здравому рассудку. <...> человек высший смысл видит в куске прожаренного мяса, то ему, конечно, подвиг Гумбольда покажется вздорным сумасбродством. Однако имена тех, кто покорно служил своему желудку, без следа исчезли во времени, а имена тех, кто пролагал новые пути через дебри непознанного, кто находил свет, где прежде клубилась тьма, кто не знал покоя, когда другие спали, – остались в вечности.

(По материалам средств массовой информации)

Так что же это за общий признак, который определяет развитие всего живого?

Я приведу тебе ряд примеров, а ты постарайся найти в них то общее, о чём мы сейчас говорим.

Превращение зерна в полновесный колос...

Ход сёмги на нерест через тысячи вёрст и сотни порогов...

Удивительная метаморфоза: превращение неуклюжей мохнатой гусеницы в многоцветную бабочку, прихотливо, невесомо порхающую между цветов...

Догадался? Нет?

Тогда ещё один пример. Помнишь, как мы однажды шли с тобой по асфальтированной улице и вдруг увидели, как асфальт в одном месте вздыбился, вспучился и треснул. Подойдя к этому разлому асфальтброни, мы увидели, что под разломом торчит головка гриба шампиньона.

Думаю, теперь всё стало на место, всё тебе понятно; общее во всех этих случаях –– это реализация себя, своих внутренних возможностей, своей сути. Все эти примеры говорят о неукротимой силе жизни, заложенной в семени, зерне, спорах. В каждом из этих случаев живое существо с невероятной силой стремится проявить себя до конца и стать именно тем, чем оно должно быть (а не застыть, отдыхая, в состоянии эмбриона).

Конечно, этот биологический закон распространяется и на людей. Человек, подобно всему живому, подлинно счастлив тогда, когда он раскрывает свои внутренние возможности и конкретно реализует <...> то, что в нём заложено.

(По Ю.А. Андрееву)