ЕГЭ (задание 3)

Севастополь лежал в красноватой дымке, позолотевшей от солнца.

Свежий морской день, созданный из лёгкого холода и лёгкой синевы, был прекрасным. Но ещё более прекрасным, любимым и незаслуженно покидаемым показался мне Севастополь, когда над его бухтами, онемевшими от безветрия, раздался требовательный гудок теплохода «Пестель». Он как бы разбил на сотни осколков застоявшуюся тишину. И осколки эти, звеня, полетели вдоль туманно-синих прибрежий, чтобы упасть с последним жалобным звоном у мыса Айя, у Ласпи, у Фороса и Карадага – у всех мысов и накатанных пляжей ещё не пробуждённой, но всегда волшебной Тавриды.

В день отъезда Севастополь предстал передо мной величественным, простым, полным сознания своей доблести и красоты, предстал русским Акрополем – одним из лучших городов на нашей земле.

Севастополь! Я был в нём в детстве, потом во время Первой мировой войны и вот сейчас, в пору голода и опустошения войны Гражданской. Каждый раз он являлся передо мной совершенно новым, непохожим на прежний.

Я долго смотрел с кормы вслед Севастополю и загадывал, <...> увижу этот город ещё через недолгое время. В том, что увижу его, я был уверен. И действительно, я потом приезжал в него много раз, жил в нём и полюбил его как свою вторую родину.

(По К.Г. Паустовскому)

О человеке, личность которого приобрела символическое значение, принято при конце его жизни говорить, что вместе с ним уходит эпоха. Решусь сказать несколько иначе: с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым от нас уходит невосстановимый культурный тип. Увы, таких людей, вероятно, мы больше не увидим.

В нём жила память прежде всего о том, что он успел застать и увидеть в самом конкретном и простом биографическом смысле. Им была прожита с сознательно зорким вниманием долгая жизнь <...> катаклизмов сменявших друг друга эпох: никогда не забуду, как в пору «перестройки» он при встрече сказал мне, что узнаёт в том, как разительно у людей вдруг переменились лица, опыт, уже пережитый им в отрочестве, в роковом 1917 году, и потому ждёт в самом близком будущем самых основательных перемен. Ну часто ли нам в те дни приходилось разговаривать с носителем живой и осознанной памяти о событиях, положивших более семидесяти лет тому назад начало циклу, который тогда как раз подходил к концу? В чьей ещё индивидуальной памяти круг сомкнулся так осязаемо? Здесь перед нами редкий случай, когда сама по себе продолжительность жизни из простого биографического обстоятельства претворяется в особый шанс для мысли.

Неслучайно в прежние времена, непохожие на наши, принято было говорить о мудрости седин, о сокровищнице опыта.

(По С.С. Аверинцеву)

Речевая агрессия захватила множество сфер современного общества: укоренилась в политике и СМИ, проникла в бизнес и рекламу, закрепилась в семье и школе. Социальная нестабильность, стремительный темп жизни способствуют тому, что грубое и обидное общение, резкость высказываний становятся едва ли не нормой повседневности.

Конечно, речевая агрессия возникла не сегодня – эта проблема стара, как мир. О неподобающем употреблении языка писал ещё античный комедиограф Аристофан.

<...> нынешнее наше существование исполнено речевой агрессии как никогда более масштабно и глубоко. Мы ругаемся, ссоримся, злословим. Нам угрожают, нас обвиняют, над нами насмехаются. По данным психологов, современный дошкольник в коллективе сверстников принимает участие в 7–11 актах речевой агрессии в час: дразнилках, злых шутках. Что уж говорить о взрослых!

Но раз существуют сложившиеся модели агрессивного речевого поведения, должны быть и алгоритмы контроля агрессии в общении. Должны существовать стратегии сдерживания грубости в речи и приёмы защиты от словесных нападок. «И речь, как всякий живой организм, не только несёт болезни, но и вырабатывает антитела против них, защитные силы. И не вижу способа, как лечить речь чем-то ещё, кроме речи», – заметил поэт Всеволод Некрасов.

Овладение методами коммуникативной защиты, умение общаться без грубости и отражать словесные удары – важнейший момент личностного становления, жизненного опыта и профессионального роста любого цивилизованного человека.

(По Ю.В. Щербининой)

Когда человеческий ум начинает мучиться мыслями о том, для чего же живут люди, в чём заключается счастье, то перед непостижимой сложностью этих, казалось бы, простых вопросов встаёт в тупик даже самая изощрённая мудрость. Выдающийся немецкий естествоиспытатель и географ Александр Гумбольд сменил сытое благополучие на тяжёлую жизнь путешественника. Богатство, измеряемое в купюрах, он сменил на богатство красок тропической природы, изощрённому комфорту предпочёл первозданную радость открытий.

Прочитайте отрывок из его письма, которое он из Южной Америки отправил своему брату. «Удивительные растения, электрические угри, тигры, броненосцы, обезьяны, попугаи… Мы бегаем как угорелые, боимся сойти с ума, если все эти чудеса скоро не исчерпаются! Но ещё прекраснее всех этих отдельных чудес общее впечатление от этой природы – могучей, роскошной и в то же время лёгкой, весёлой и мягкой…» В этом ликующем возгласе мы ощущаем бьющую через край радость, невольно представляем себе самозабвенную улыбку на лице этого по-настоящему счастливого человека.

Люди, подобные Гумбольду, часто воспринимаются окружающими как чудаки, жизнь которых противоречит здравому рассудку. <...> человек высший смысл видит в куске прожаренного мяса, то ему, конечно, подвиг Гумбольда покажется вздорным сумасбродством. Однако имена тех, кто покорно служил своему желудку, без следа исчезли во времени, а имена тех, кто пролагал новые пути через дебри непознанного, кто находил свет, где прежде клубилась тьма, кто не знал покоя, когда другие спали, – остались в вечности.

(По материалам средств массовой информации)

Так что же это за общий признак, который определяет развитие всего живого?

Я приведу тебе ряд примеров, а ты постарайся найти в них то общее, о чём мы сейчас говорим.

Превращение зерна в полновесный колос...

Ход сёмги на нерест через тысячи вёрст и сотни порогов...

Удивительная метаморфоза: превращение неуклюжей мохнатой гусеницы в многоцветную бабочку, прихотливо, невесомо порхающую между цветов...

Догадался? Нет?

Тогда ещё один пример. Помнишь, как мы однажды шли с тобой по асфальтированной улице и вдруг увидели, как асфальт в одном месте вздыбился, вспучился и треснул. Подойдя к этому разлому асфальтброни, мы увидели, что под разломом торчит головка гриба шампиньона.

Думаю, теперь всё стало на место, всё тебе понятно; общее во всех этих случаях –– это реализация себя, своих внутренних возможностей, своей сути. Все эти примеры говорят о неукротимой силе жизни, заложенной в семени, зерне, спорах. В каждом из этих случаев живое существо с невероятной силой стремится проявить себя до конца и стать именно тем, чем оно должно быть (а не застыть, отдыхая, в состоянии эмбриона).

Конечно, этот биологический закон распространяется и на людей. Человек, подобно всему живому, подлинно счастлив тогда, когда он раскрывает свои внутренние возможности и конкретно реализует <...> то, что в нём заложено.

(По Ю.А. Андрееву)

Оставляя пока в стороне все материальные выгоды, которые мы получаем от науки, обратим внимание на ту её сторону, которая доставляет нам внутреннее удовлетворение и служит главной причиной нашего духовного развития. Цель изучения наук и переработки тех сведений, которые они доставляют, есть формирование в нас личности, именно личности, то есть совокупности таких идей и убеждений, которые бы составили собой неотъемлемую принадлежность нашего «я». <...> человек представляет собой независимое и обособленное целое.

Быть цельным, быть самостоятельной единицей, то есть иметь своё действительно своим, – идеал образованного и культурного человека. Но приобрести убеждения, которые бы образовали в нас личность, можно лишь путём долгого и упорного изучения наук. Имея свои убеждения, мы становимся в определённое отношение к окружающим людям, обществу, государству, и это уже должно доставить нам большое удовлетворение. Да, кроме того, одно чистое знание без всякого употребления его на выработку миросозерцания уже служит для человека источником высоких наслаждений.

Выгоду образования можно сравнить с урожаем на земле крестьянина. Ранней весной он начинает свои полевые работы и трудится всё лето, несмотря на страшно изнуряющую жару, в поле, где нет ни одного дерева, которое бы могло скрыть его под свою тень. Но честно потрудившегося крестьянина ожидает удовольствие отдыха и полного материального достатка на круглый год.

(По А.Ф. Лосеву)

Для «Блокадной книги» мы прежде всего искали дневники блокадников – они были дороже, чем личные свидетельства. Особенность любого дневника – достоверность; обычно автор излагает не прошлое,
а сегодняшнее, он не столько вспоминает, сколько делится своими воспоминаниями, сообщает новости, рассказывает то, что произошло сегодня.

Большой террор, репрессии отучили питерцев вести дневники. Занятие стало слишком опасным. В блокаду эта естественная потребность вернулась с неожиданной силой, люди почувствовали себя участниками истории, <...> захотелось сохранить, записать неповторимость происходящего. Но было ещё одно обстоятельство – появилось сокровенное ощущение духовной пищи; удивительно, но дневник помогал выживать. Умственная работа, духовное осмысление поддерживали. После публикации «Блокадной книги» нам стали приносить дневники; вдруг оказалось, что, несмотря на все ужасы, страдания, люди записывали подробности своей жизни.

Вот дневник главного инженера Пятой ГЭС, бесценный именно своими деталями.

9 января 1942 года: «Остались без топлива больницы, госпитали, дома, уголь стал для Ленинграда кровью, и этой крови всё меньше».

14 января: «Окончен монтаж котла под антрацит. Нет здорового человека, пригодного для ручной заброски в котёл угля».

Я цитирую лишь отдельные строчки из этого замечательного дневника, вести́ который было тоже подвигом…

Каждый дневник по-своему передаёт трагедию города. В каждом дневнике есть талант наблюдательности, понимание того, как драгоценны подробности этой невероятной блокадной жизни людей.

(По Д.А. Гранину)

Экспедиции прибывают в Антарктиду на кораблях. Поэтому тут хорошо прижились морские слова: «камбуз», «аврал», «кают-компания»… В кают-компании Мирного, а если просто – в столовой, собрали всех новичков, и начальник станции сказал: – У нас тут маленький коммунизм. Денег нет. Еды – сколько хочешь. Работы тоже навалом. Одним словом, так: от каждого по способности…

Насчёт техники безопасности. Надо беречься трещин. Ну, а самое главное – это чтоб пузыри не пускать – тоска там по дому и прочее. Чтоб этого не было! Смелость нужна. Осторожность тоже нужна. Вот рядом трещины. Не то что человек – трактор нырнёт, как будто и не было трактора. Туда – ни шагу! Особо корреспондентов предупреждаю. Если кому не терпится поглядеть – скажи. Возьмём верёвку, шесты – как положено. Ну, что ещё?.. Надо остерегаться солнца, особенно губы сгорают. И глаза прячьте. Без тёмных очков нельзя…

После такой беседы мы поняли: покорять Антарктиду трудно, <...> можно. Сразу захотелось поглядеть на эти глубокие трещины. Они действительно рядом. Толщина льда – метров тридцать, и во льду трещины. У края прозрачный голубой лёд. Глубже лёд становится тёмно-синим, а в самой глубине – чернота. Столкнули пустую бочку. Замирающий гул, а потом жуткая тишина. Даже с верёвкой и шестами это место лучше всё-таки обходить. Трещину присыпало снегом – настоящее минное поле.

(По В.М. Пескову)

Я шутя начал комедию и шутя вызвал столько комической обстановки, столько комических лиц и так понравился мне в ней мой герой, что я бросил форму комедии, несмотря на то что она удавалась, собственно для удовольствия как можно дольше следить за приключениями моего нового героя и самому хохотать над ним. Этот герой мне несколько сродни. Короче, я пишу комический роман, но до сих пор всё писал отдельные приключения, написал довольно, теперь всё сшиваю в целое. Ну вот Вам реляция об моих занятиях: не мог не рассказать.

Вы пишете мне кое-что о литературе. За нынешний год я почти ничего не читал. Скажу Вам и свои наблюдения: Тургенев мне нравится наиболее – жаль <…>, что при огромном таланте в нём много невыдержанности. Л.Т. мне очень нравится, но, по моему мнению, много не напишет (впрочем, может быть, я ошибаюсь). Островского совсем не знаю, ничего не читал в целом, но читал много отрывков в разборах о нём. Он, может быть, знает известный класс Руси хорошо, но, мне кажется, он не художник. К тому же, мне кажется, он поэт без идеала. Разуверьте меня, пожалуйста, пришлите мне, ради Бога, что получше из его сочинений, чтоб я мог знать его не по одним критикам.

Писемского я читал «Фанфарон» и «Богатый жених» – больше ничего. Он мне очень нравится. Он умён, добродушен и даже наивен; рассказывает хорошо. Но одно в нём грустно: спешит писать. Слишком скоро и много пишет. Нужно иметь побольше самолюбия, побольше уважения к своему таланту и к искусству, больше любви к искусству. Идеи смолоду так и льются, не всякую же подхватывать на лету и тотчас высказывать в книге, спешить высказываться. Лучше подождать побольше синтезу-с; побольше думать, подождать, пока многое мелкое, выражающее одну идею, соберётся в одно большое, в один крупный, рельефный образ, и тогда выражать его. Колоссальные характеры, создаваемые колоссальными писателями, часто создавались и вырабатывались долго и упорно.

(По Ф.М. Достоевскому)

С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Пригодная для обработки плодородная земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.

Но пассионарным молодым людям, о которых поэт Н. С. Гумилёв сказал:

И все, кто дерзает, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов!  —

в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню предпочитали люди гармоничные  — тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии <…> стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной ещё в античности: «Случай пробегает мимо  — блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI в. в России сделать карьеру можно было только на государственной службе.

Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями. В самом деле, мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем последствиям, на которые рассчитывали.

(По Л. Н. Гумилёву)