ОГЭ 2024 (задание 12)

(1)В этом доме постоянно останавливаются и дают свои представления все приезжающие в наш город фокусники и другие заезжие артисты. (2)Сегодня около подъезда висят плакаты: «Чудо-художник рисует ногами». (3)Конечно, я жалобно прошу:
– Ма-а-ма... (4)Ма-а-ма…

(5)И конечно, мы поднимаемся по лестнице. (6)В большой комнате – это зал представлений – перед маленькими подмостками стоят в три ряда стулья. (7)Народу немного. (8)Раздаётся звонок. (9)Кто-то играет на пианино. (10)Публика рассаживается на стульях. (11)На подмостки, где стоит большой мольберт и стул, выходит человек с измятой физиономией, он громко прокашливается и начинает говорить:
– Почтеннейшая публика, сейчас вы, без сомнения, увидите величайшее чудо, необъяснимую загадку природы, художника, лишившегося обеих рук. (12)Художник этот научился рисовать ногами. (13)И вы сейчас убедитесь в этом сами.

(14)На подмостки выходит высокий, стройный человек с симпатичным лицом. (15) Оба рукава его пиджака совершенно пусты сверху донизу, и концы рукавов заложены в оба кармана. (16)Это и есть безрукий художник. (17)Он кланяется зрителям без улыбки, с достоинством. (18)Художник садится на стул перед мольбертом. (19)Человек с мятым лицом вставляет кусок угля в пальцы ноги художника. (20)И художник начинает рисовать ногой. (21) Сперва на мольберте появляется что-то вроде извилистой речки. (22)По обе стороны её возникают деревья. (23)Нет, это не речка, а дорожка в лесу. (24)Потом из-за деревьев появляется солнце. (25)Всё.

– (26)«Дорога уходит вдаль...», – объясняет художник, – это пейзаж.

(27)Потом он рисует ещё несколько карикатур. (28)Зрители смеются от всей души, хлопают. (29)Художник встаёт, нашаривает ногами туфли. (30)Помощник, показывая на рисунки, сделанные только что художником, предлагает желающим приобрести их. (31) Желающих не оказывается.

– (32)Недорого... (33)Купите! – предлагает помощник художника.

(34)Художник стоит неподвижно. (35)Глаза его опущены. (36)Губы крепко сжаты.

– (37)А сколько? – вдруг взволнованно спрашиваю я.

(38)Мама очень решительно берёт меня за руку. (39)Помощник бросается к нам.

– (40)Дёшево...

(41)Я смотрю на маму умоляющими глазами.

– (42)Мамочка!..

(43)Мама платит тридцать копеек. (44)Художник подходит к краю подмостков. (45) Он говорит очень сердечно и просто:
– Пусть маленькая барышня возьмёт рисунок «Дорога уходит вдаль...». (46)Когда я ещё был художником (а я был настоящим художником, прошу мне поверить!), это была моя любимая тема: «Все – вперёд, все – вдаль! (47)Идёшь – не падай, упал – встань, расшибся – не хнычь. (48)Все – вперёд! (49)Все – вдаль!..»

(50)Рисунок художника углем на бумаге «Дорога уходит вдаль...», заделав в стеклянную рамку, повесили в моей комнате. (51)В течение ряда лет, когда я открывала глаза, я видела дорогу среди деревьев, из-за которых вставало солнце, и вспоминала слова художника: «Упал – встань. (52)Расшибся – не хнычь. (53)Дорога уходит вдаль, дорога идёт вперёд!» (54)Это были мужественные слова мужественного человека. (55)Увечье не победило его – он победил своё увечье. (56)Он не растерялся, не пал духом, он не просил милостыню, как просят калеки, он работал как мог. (57)Художник сказал мне свои замечательные слова как напутствие, а я запомнила их на всю жизнь как завет воли к сопротивлению. (58)Ох, как пригодились мне в жизни эти слова!

(По А.Я. Бруштейн*)
* Бруштейн Александра Яковлевна (1884–1968) –
русская советская писательница и драматург.

(1)После своего исторического полёта Юрий Гагарин стал нарасхват. (2)Его хотели видеть все страны и все народы, короли и президенты, люди военных и штатских профессий, самые прославленные и безвестные. (3)И Гагарин охотно встречался со всеми желающими. (4)Но охотнее всего шёл он к курсантам лётных училищ, как бы возвращался в собственную юность, в её лучшую, золотую пору.

(5)Как-то раз, когда официальная встреча уже закончилась и дружеский разговор перекочевал из торжественного зала в чахлый садик лётной школы, один из курсантов спросил, заикаясь от волнения:
‒ Товарищ майор… о чём вы думали… тогда?

‒ (6)Когда «тогда»? ‒ спросил с улыбкой Гагарин и по тому, как дружно грохнули окружающие, понял, что задавшему вопрос курсанту в привычку вызывать смех.

‒ (7)Ну, в общем… я что хотел спросить… когда вы по дорожке шли?

(8)Курсанты снова грохнули, но Гагарин остался подчёркнуто серьёзен, и смех сразу погас.

‒ (9)Вы имеете в виду Внуковский аэродром? (10)Рапорт Правительству?

‒ (11)Во… во!.. ‒ обрадовался курсант, достал из кармана мятый носовой платочек и вытер вспотевший лоб.

(12)Теперь уже все были серьёзны, и не по добровольному принуждению, а потому, что наивный вопрос курсанта затронул что-то важное в молодых душах. (13)Гагарин шёл через аэродром на глазах всего мира, и это было для них кульминацией жизни героя, сказочным триумфом, так редко, увы, выпадающим на долю смертного. (14)О чём же думал герой в это высшее мгновение своей жизни?

(15)И Гагарин с обычной чуткостью уловил настроение окружающих, значительность их ожидания. (16)Конечно же, ребята мечтают о подвигах, о невероятных полётах, о славе и ждут чего-то высокого и одухотворённого. (17)Герой должен был думать о планетарном, вселенском, вечном. (18)Они хотят получить сейчас и Небо, и Звёзды, и Человечество, и Эпоху, и все Высшие ценности…

(19)Но Гагарин молчал, и пауза угрожающе затянулась. (20)Он был сейчас очень далеко отсюда, от этого чахлого садика, тёплого вечера, юношеских доверчивых лиц, в другом времени и пространстве.

…(21)В тот раз в одиночке сурдокамеры держали не так уж долго, но он чувствовал себя на редкость плохо: болела и кружилась голова, мутило, тело казалось чужим, а ноги – ватными. (22)Может, что-то там испортилось, нарушилась подача воздуха? (23)Но Королёв спрашивает испытуемых о самочувствии, и все как один молодцевато отвечают: «Отлично!» ‒ «(24)К выполнению задания готовы?» ‒ «(25)Так точно!» (26)Неужели одному ему так не повезло? «(27)Как самочувствие, товарищ Гагарин?» ‒ «(28)Отличное… ‒ (29)Нет, он не может врать Королёву и без запинки добавляет: Хотя и не очень». ‒ «(30)К выполнению задания готовы?» ‒ «(31)Сделаю, что могу, но лучше бы в другой раз». (32)И в результате ‒ высшая оценка. (33)То было, оказывается, испытание на честность. (34)Им специально создали тяжёлые условия в камерах. (35)Но ведь нельзя считать, что ты сдал испытания на честность раз и навсегда. (36)Всю жизнь человек сдаёт эти испытания и в большом, и в малом.

‒ (37)Видишь ли, дружок, ‒ сказал Гагарин курсанту, ‒ у меня тогда развязался шнурок на ботинке. (38)И я об одном думал, как бы на него не наступить. (39)Не то, представляешь, какой позор: в космос слетал, а тут на ровном месте растянулся…

…(40)Ночью курсант никак не мог уснуть. (41)Он ворочался на койке, вздыхал, крякал, что-то бормотал, тысячи раз повторял в воображении подвиг Гагарина и твёрдо знал: если его пошлют в космос, он не оплошает. (42)Не дрогнет. (43)Разве что побледнеет. (44)И даже песню споёт в космосе, если надо, хотя ему медведь на ухо наступил. (45)Но когда он пытался представить себя в средоточии мирового внимания, душа в нём сворачивалась, как прокисшее молоко. (46)Он видел себя на космодроме, видел в космическом корабле, но не видел на красной тропочке славы, по которой легко, уверенно, сосредоточенно и радостно прошагал Гагарин. (47)Ведь чтобы идти так на глазах всего света, надо что-то большое нести в себе. (48)А он, курсант, постоянно думал о всякой чепухе: о девушках, футболе, кинофильмах, мелких происшествиях окружающей жизни, несданных зачётах… (49)Такому пустому, нулевому человеку нечего делать в скрещении мировых лучей. (50)И, следуя обратным ходом, он начинал сомневаться в своих возможностях совершить подвиг. (51)А если не будет подвига, то зачем тогда жить?

(52)Гагарин вернул ему веру в себя. (53)Впервые за много дней курсант засыпа́л счастливым.

(По Ю.М. Нагибину*)
* Юрий Маркович Нагибин (1920‒1994) –
советский и российский писатель, журналист, сценарист.

(1)В один из зимних вечеров на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик – бывший повар графини Тун. (2)Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. (3)Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин – единственное богатство Марии.

(4)Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:
– Я всегда не любил священников и монахов. (5)Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть. (6)Выйди на улицу, – сказал старик, – и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. (7)Тебе никто не откажет.

(8)Мария накинула платок и вышла. (9)Она долго ждала, прислушивалась. (10)Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт человек. (11)Она сделала несколько шагов ему навстречу и дрожащим голосом передала просьбу отца.

– (12)Хорошо, – сказал человек спокойно. – (13)Хотя я не священник, но это всё равно. (14)Пойдёмте.

(15)Они вошли в дом. (16)Незнакомец придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально посмотрел в лицо умирающему.

– (17)Говорите! – сказал он. – (18)Может быть, властью, данной мне не от Бога, а от искусства, которому я служу, я сниму тяжесть с вашей души.

– (19)Я работал всю жизнь, пока не ослеп, – прошептал старик. – (20)Когда заболела чахоткой моя жена и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. (21)И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.

– (22)А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? – спросил незнакомец.

– (23)Клянусь, сударь, никто, – ответил старик и заплакал. – (24)Если бы я знал, что золото не поможет Марте, разве я мог бы украсть!

– (25)Как вас зовут? – спросил незнакомец.

– (26)Иоганн Мейер, сударь.

– (27)Так вот, Иоганн Мейер, – сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, – вы невиновны перед людьми. (28)То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви. (29)А теперь скажите мне вашу последнюю волю.

– (30)Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. (31)Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветёт весной. (32)Но это невозможно, сударь. (33)Не сердитесь на меня за глупые слова. (34)Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.

– (35)Хорошо, – сказал незнакомец. – (36)Слушайте и смотрите.

(37)Он заиграл. (38)Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы.

– (39)Я вижу, сударь! – сказал старик и приподнялся на кровати. – (40)Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. (41)Это было зимой, в горах. (42)Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась.

(43)Незнакомец играл, глядя в чёрное окно.

– (44)А теперь, – спросил он, – вы видите что-нибудь?

(45)Старик молчал, прислушиваясь.

– (46)Неужели вы не видите, – быстро сказал незнакомец, не переставая играть, – что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. (47)По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. (48)Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. (49)Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. (50)А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.

– (51)Я вижу всё это! – крикнул старик. – (52)Я видел всё так ясно, как много лет назад. (53)Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. (54)Имя!

– (55)Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, – ответил незнакомец.

(56)Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.

 (По К.Г. Паустовскому*)
* Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968) –
известный советский писатель, классик отечественной литературы.

«(1)Мама, смотри!» (2)В углу зоомагазина на дне выстланного соломой ящика шевелились две крошечные черепашки. (3)Они были не больше Васиного кулака, удивительно новенькие и чистенькие. (4)Черепашки бесстрашно карабкались по стенам ящика, проворно двигая светлыми лапками с твёрдыми коготками. «(5)Мама!» (6)Вася даже не добавил грубого слова «купи». «(7)Мама, да ты посмотри, какие у них мордочки!»

(8)Вася никогда ни в чём не знал отказа, ему всё давалось по щучьему велению. (9)Это хорошо в сказке, но для Васи слишком затянулось. (10)Каково придётся ему, когда он откроет, что заклинание утратило всякую силу и жизнь надо брать трудом и терпением? (11)Мать отрицательно покачала головой.

– (12)Хватит нам возни с Машкой. (13)Три черепахи в доме – это слишком!

– (14)Хорошо! – сказал Вася, – давай отдадим Машку, она всё равно очень старая.

«(15)Надо объяснить ему, что он не прав», – подумала мама, но не нашла нужных мудрых слов и сказала резко:
– Довольно! (16)Идём отсюда!

(17)Но у Васи уже не было других желаний и мыслей, кроме одной. (18)На пляже каждый камень представлялся ему золотистой черепашкой. (19)Когда они пришли домой, Вася твёрдо знал, что ему делать. (20)Он обнаружил Машку под кроватью. (21)Вася положил на пол кусочек абрикоса. (22)Машка вытянула вперёд морщинистую кожу и по-птичьи клюнула лакомство.

(23)Ничего не говоря маме, Вася спрятал Машку под рубаху и быстро вышел на улицу. (24)Скоро он продал её рослому плечистому человеку за ту цену, какую в магазине просили за двух черепашек. (25)Человек жил в белом одноэтажном домике, окружённом акациями, и хотел подарить черепаху своему сынишке.

(26)Когда Вася принёс домой двух маленьких черепашек, мама почему-то огорчилась. (27)Вася угощал черепашек яблоками, абрикосами, огурцами. (28)Они всё поглощали с охотой. (29)Они были на редкость забавные, смелые и любознательные. (30)Ложась спать, Вася сказал усталым голосом:
– Знаешь, мама, я так люблю этих черепашек!

– (31)Выходит, старый друг не лучше новых двух! – заметила мать.

(32)Эти как будто простые и безобидные слова вновь и вновь возникали в его памяти. (33)И он думал не об этих двух весёлых малышах, с которыми так интересно будет играть, а всё о той же старой Машке. (34)Думалось тревожно, нехорошо. (35)Вася сбросил одеяло и сел на кровати. (36)Впервые Васе перестало казаться, что он самый лучший мальчик на свете, достойный иметь самую лучшую маму, самые лучшие игрушки, самые лучшие удовольствия.

«(37)Что я такого сделал? – спрашивал он себя с тоской. – (38)Продал старую ненужную черепаху?» «(39)Да, она тебе не нужна, – отвечал голос внутри него, – но ты ей нужен. (40)Всё, что есть хорошего на свете, было для тебя, а ты для кого был?» (41)Вася не мог найти ответа, но ответ был в его растревоженном сердце: не только мир существует для тебя, но и ты – для мира.

(42)Вася достал черепашек из ящика и сунул под рубашку. (43)Но этого может оказаться мало, а он решил действовать наверняка. (44)Он отправил под рубашку ещё и коробку с новыми оловянными солдатиками.

(45)Мальчик вышел на улицу спокойным и уверенным шагом сильного и доброго человека.

(46)Мама встала, заглянула в черепаший ящик и сразу всё поняла. (47)Она вышла из дома и быстро зашагала туда, где, по рассказу сына, находился белый домик человека, купившего Машку. (48)Вскоре она увидела впереди фигурку сына. (49)Мать не окликнула Васю, она решила охранять его издали, чтобы не помешать первому подвигу своего сына.

(По Ю.М. Нагибину*)
* Юрий Маркович Нагибин (1920–1994) –
русский советский писатель-прозаик, журналист и сценарист.

(1)В нашем классе когда-то висели картины. (2)Их давно сняли, но в стенах осталось шесть больших железных крюков. (3)Эти крюки вызвали у нас одну «удачную мысль». (4)Наш класс осуществил её с блеском и ловкостью.

(5)Шестерых самых лёгких и маленьких ростом гимназистов, в том числе и меня, подвесили за туго затянутые кушаки к крюкам. (6)Крюки больно давили на поясницу. (7)Спирало дыхание.

(8)В класс влетел учитель латыни Субоч. (9)В это время все остальные гимназисты сделали между партами «стойку» – стали вниз головой, вытянув вверх ноги и опираясь руками на парты.

(10)Субоч разогнался и не мог остановиться. (11)Он швырнул на стол журнал, и в ту же минуту весь класс с грохотом перешёл в «исходное положение» – стал на ноги и сел на места. (12)А мы, шестеро, отстегнули кушаки, упали на пол и тоже сели за парты.

(13)Наступила звенящая зловещая тишина. (14)Всё было в полном порядке. (15)Мы сидели с невинным видом, как будто ничего не случилось. (16)Субоч начал бушевать. (17)Но мы отрицали всё начисто. (18)Мы упрямо доказывали, что ничего не было, никто не висел на стенах и класс не делал никакой «стойки». (19)Латинист растерялся. (20)Выражение тревоги появилось у него на лице: Субоч был очень мнительный.

(21)Потом он сорвался с места и вылетел из класса. (22)До конца урока мы просидели одни, стараясь не шуметь. (23)Мы были встревожены удачей «психологического опыта» и боялись, что после этого Субоч действительно повредится в уме.

(24)Но всё окончилось проще. (25)Слух о «психологическом опыте» разнёсся по гимназии и вызвал завистливое восхищение. (26)Гимназисты младшего класса решили повторить этот опыт с одним из своих учителей. (27)Но, как известно, гениальное удаётся только раз.

(28)Субоч всё узнал и пришёл в ярость. (29)Он произнёс обличительную речь. (30)В этой речи учитель сделал неожиданный поворот. (31)Он стыдил нас не за то, что мы ввели его в обман, а за то, что мы осмелились вести себя так недостойно на уроке самого лучшего из всех языков мира.

– (32)Латинский язык! – восклицал он. – (33)Язык Овидия и Горация! (34)Тита Ливия и Лукреция! (35)Марка Аврелия и Цезаря! (36)Перед ним благоговели Пушкин и Данте, Гёте и Шекспир! (37)В латинском языке нет словесного мусора. (38)Он весь литой. (39)А вы? (40)Вы издеваетесь над ним! (41)Вы позволяете себе превращать занятия этим языком в балаган. (42)Ваши головы начинены дешёвыми мыслями! (43)Мусором! (44)Всякой белибердой! (45)Стыдитесь!

(46)Субоч гремел. (47)Мы были подавлены тяжестью этих обвинений и картиной собственного ничтожества.

(48)Примирение вскоре было достигнуто. (49)А потом наступил и величайший триумф «золотой латыни». (50)Стараясь загладить свою вину перед Субочем, мы яростно засели за латынь. (51)И вот пришёл наконец тот памятный день, когда Субоч вынужден был поставить всем, кого он вызвал, по пятёрке.

– (52)Счастливое стечение обстоятельств! – усмехнулся в усы учитель.

(53)И на следующем уроке, как он ни придирался к нам и ни гонял нас по «тёмному тексту», снова должен был поставить всем по пятёрке. (54)Субоч сиял. (55)Но радость его была отравлена некоторой тревогой.

(56)После третьего урока, когда опять все получили пятёрки, Субоч помрачнел. (57)Блистательное знание латыни приобретало характер скандала. (58)Поползли вздорные слухи. (59)Злые языки обвиняли Субоча в том, что он создаёт себе славу лучшего латиниста.

(60)Всё это кончилось тем, что Субоч не выдержал общего недоверия и устроил нам общественный экзамен. (61)Он пригласил на один из уроков помощника попечителя учебного округа, директора, инспектора Варсапонта и знатока латыни ксёндза¹ Олендского.

(62)Субоч придирался к нам неслыханно и лукаво. (63)Он всячески старался запутать нас и ошеломить. (64)Но мы мужественно встречали его удары, и экзамен прошёл блестяще.

(65)Директор похохатывал и потирал руки. (66)Варсапонт ерошил волосы. (67)Помощник попечителя снисходительно улыбался.

(68)После экзамена мы, конечно, раскисли. (69)Мы не могли выдержать такого напряжения. (70)Снова появились четвёрки и тройки, но слава лучшего латиниста осталась за Субочем. (71)Ничто уже не могло её поколебать.

 (По К.Г. Паустовскому *)
* Константин Георгиевич Паустовский (1892‒1968) –
известный советский писатель, классик отечественной литературы.

¹ Ксёндз – католический священник.

(1)Композитор Эдвард Григ проводил осень в лесах около Бе́ргена. (2)Все леса хороши с их грибным воздухом и шелестом листьев. (3)Но особенно хороши горные леса около моря.

(4)Однажды Григ встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками – дочь лесника. (5)Она собирала в корзину еловые шишки.

– (6)Как тебя зовут, девочка? – спросил Григ.

– (7)Дагни, – вполголоса ответила девочка.

(8)Она ответила так не от испуга, а от смущения. (9)Испугаться она не могла, потому что глаза у Грига смеялись.

– (10)Вот беда! – сказал Григ. – (11)Мне нечего тебе подарить. (12)Я не ношу в кармане ни кукол, ни лент, ни бархатных зайцев. (13)Слушай, Дагни, я придумал. (14)Я подарю тебе одну интересную вещь. (15)Но только не сейчас, а лет через десять.

– (16)Ой, как долго!

– (17)Понимаешь, мне нужно её ещё сделать. (18)Но такие вещи не дарят маленьким детям. (19)Я делаю подарки для взрослых. (20)Ты ещё маленькая и многого не понимаешь. (21)А теперь давай корзину. (22)Ты её едва тащишь.

(23)Дагни вздохнула. (24)Она протянула Григу корзину, которая действительно была тяжёлая.

(25)Когда среди деревьев показался дом лесника, Григ сказал:
– Ну, теперь ты добежишь сама. (26)Как же ты узнаешь о моём подарке? (27)В Норвегии много девочек с таким именем, как у тебя. (28)Как зовут твоего отца?

– (29)Хагеруп, – ответила Дагни.

«(30)Я напишу музыку, – решил Григ, – на заглавном листе я прикажу напечатать: «Дагни – дочери лесника Хагерупа, когда ей исполнится восемнадцать лет».

(31)В восемнадцать лет Дагни окончила школу. (32)По этому случаю отец отправил её погостить к своей сестре Магде. (33)Однажды тётушка предложила сходить на концерт. (34)Дагни впервые слушала симфоническую музыку. (35)Вдруг ей почудилось, что худой мужчина во фраке, объявлявший программу концерта, назвал её имя.

(36)Дядюшка и тётушка смотрели на Дагни не то с ужасом, не то с восхищением.

– (37)Что случилось? – спросила Дагни.

– (38)Слушай!

(39)Тогда Дагни услышала, как человек во фраке сказал:
– Итак, сейчас будет исполнена знаменитая музыкальная пьеса Эдварда Грига, посвящённая дочери лесника Хагерупа Дагни по случаю того, что ей исполнилось восемнадцать лет.

(40)Сначала она ничего не понимала. (41)Внутри у неё шумела буря. (42)Потом она наконец услышала, как поёт ранним утром пастуший рожок и в ответ ему сотнями переливчатых голосов, чуть вздрогнув, откликается струнный оркестр. (43)Мелодия росла, поднималась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. (44)Да, это был её лес, её родина! (45)Её горы, песни рожков, шум её моря!

(46)Так, значит, это был он! (47)Тот седой человек, что помог ей донести до дому корзину с еловыми шишками. (48)Это был Эдвард Григ, волшебник и великий музыкант! (49)Так вот тот подарок, что он обещал сделать ей через десять лет!

(50)Дагни плакала, не скрываясь, слезами благодарности. (51)С каким стремительно бьющимся сердцем она хотела бы побежать к этому человеку и сказать: «Спасибо за то, что вы открыли передо мной то прекрасное, чем должен жить человек».

(По К.Г. Паустовскому*)
* Константин Георгиевич Паустовский (1892‒1968) –
известный советский писатель, классик отечественной литературы.

(1)На Кубани стояли дождливые осенние дни. (2)Доро́ги стали почти непроходимыми. (3)Армия отступала, шли бои, но немцы каждый день прорывались в тыл, и госпитали каждый день меняли свои места, откочёвывая всё глубже на юг.

(4)В пять часов вечера у разбитого снарядом сарая остановилась старенькая санитарная летучка – дребезжащая, расшатанная машина с дырявым брезентовым верхом. (5)Из летучки вылезла её хозяйка – военфельдшер Маруся, которую, впрочем, никто в дивизии по имени не называл, а все называли Малышкой. (6)Она и в самом деле была настоящая малышка – семнадцатилетняя курносая девчонка с тонким детским голосом и такими маленькими руками и ногами, что, казалось, на них во всей армии не подберёшь ни одной пары перчаток и сапог.

(7)Малышка соскочила с машины и, стараясь придать своему хорошенькому лицу строгое выражение, спросила:
– Где раненые?

(8)Санитар повёл Малышку внутрь сарая. (9)Там на грязной соломе лежали семь тяжелораненых. (10)Малышка вошла, посмотрела, сказала:
– Ну вот, сейчас я вас отвезу, – и потом ещё что-то ласковое, что она всегда говорила раненым.

(11)Лица у всех были бледные, солома местами промокла от крови. (12)Малышка физически, всем телом, вспомнила ту дорогу, которую она только сейчас проделала из медсанбата – двадцать километров страшных рытвин и ухабов – и представила себе опять эти толчки и падения уже не на своём теле, а вот на этих кровоточащих, израненных телах, лежащих на земле. (13)Она даже поморщилась, словно от боли, но сейчас же на её лицо вернулась обычная добрая улыбка.

(14)Она с санитаром перенесла тех, кто был ранен в ноги, потом перетащили ещё троих. (15)Теперь в летучке уже не оставалось места, и седьмого некуда было положить. (16)Раненый полусидел у стенки сарая, то и дело впадая в забытьё. (17)Малышка в последний раз вошла в сарай. (18)Этого седьмого приходилось оставить до следующей летучки. (19)Но когда она вошла, он потянулся навстречу. (20)Малышка встретила его взгляд, такой ожидающий, что оказалось невозможным оставить его здесь.

– (21)Вы можете сидеть в кабине? – спросила она.

– (22)Могу, – сказал раненый и снова закрыл глаза.

(23)Малышка вдвоём с санитаром дотащила его до машины и усадила в кабине на своё место.

– (24)А вы, товарищ военфельдшер? – спросил шофёр.

– (25)А я на подножке, – сказала Малышка весело.

(26)Летучка тронулась. (27)На рытвинах она, как утка, переваливаясь с боку на бок, вылетала из колеи и подпрыгивала с треском, который больно отдавался в ушах Малышки. (28)Она чувствовала, как в этот момент в кузове раненых приподнимало в воздух и ударяло о дно машины.

(29)К хуторку, где располагался санбат, подъехали уже перед самой темнотой. (30)Малышка подбежала к знакомой хате, но там было пусто.

(31)Она снова стала на подножку, и машина двинулась. (32)До госпиталя осталось ещё двадцать километров. (33)Дорога становилась всё хуже и хуже. (34)Где-то далеко слева виднелись вспышки орудийных выстрелов. (35)Мотор два раза глох, шофёр вылезал и, чертыхаясь, возился с карбюратором. (36)Малышка не слезала. (37)Ветер дул навстречу, и косой дождь заливал лицо и глаза. (38)Ей много раз казалось, что вот-вот она свалится.

(39)Наконец они добрались до места. (40)Малышке почудилось что-то недоброе в той тишине, которая стояла в селе. (41)Она соскочила с машины и побежала к дому, где помещался госпиталь. (42)У машины возились двое красноармейцев.

– (43)Здесь госпиталь? – спросила Малышка.

– (44)Уехал два часа назад. (45)Вот последние медикаменты грузим.

(46)Красноармеец назвал село за сорок километров отсюда.

(47)Малышка подошла к летучке и произнесла:
– Товарищи… (48)Уехал госпиталь, – сказала Малышка упавшим голосом. – (49)Ещё сорок километров до него ехать. (50)Поте́рпите?

– (51)Дотерпим, – сказал старый казак, – ты вези нас, а мы петь будем.

(52)Малышка стала на подножку, машина тронулась, и сквозь всплески воды и грязи и гудение мотора она услышала, как в кузове сначала один, потом два, потом три голоса затянули песню. (53)Девушка почувствовала, что, наверное, им в самом деле легче оттого, что они поют, и если кто-нибудь из них стонет, то другие не слышат.

(54)Пропев до конца песню, раненые начинали петь её сначала.

(55)Глубокой ночью, когда на окраине станицы санитары вместе с Малышкой подошли к летучке, чтобы наконец выгрузить раненых, из кузова всё ещё лилась песня…

(56)Малышка заснула, не раздеваясь, в приёмном покое. (57)А шофёр сидел в хате с другими шофёрами и говорил:
– Восемьдесят километров проехали. (58)Ну, Малышка! (59)Одним словом, сестра милосердия.

 (По К.М. Симонову*)
* Константин Михайлович Симонов (1915–1979) ‒
советский писатель, поэт, редактор, журналист, военный корреспондент.

(1)Алька училась в нашем классе и ни с кем из класса не дружила. (2)Она была совсем некрасивая: маленькая, тощая, волосы висят, как бело-рыжие прямые нитки, закрывают уши, лоб, глаза. (3)Иногда Алька уберёт чёлку, но ненадолго: нагнёт голову – волосы опять висят, и через них виднее всего веснушки – много, и все яркие, рыжие. (4)Губы у Альки почти всегда сжаты, а носик небольшой, красный, и Алька почти всегда им шмыгает, потому что одежда у неё старовата, как почти у всех в классе. (5)Из той одежды, что была до войны, выросла, а новую шить не из чего. (6)Другие ребята донашивают вещи старших сестёр и братьев, бабушки перешивают что-то своё. (7)А у Альки ни сестёр, ни братьев, ни дедушки, ни бабушки.

(8)Папа у неё – на фронте, мать – день и ночь на шинном заводе. (9)Сколько продукции надо выпустить, а мужики – на войне! (10)Алька тоже хотела идти работать, но мать уговорила учиться, сказала:
– Долю твою отработаю, не беспокойся.

(11)Мне нравилось смотреть на Альку. (12)Наверное, потому что сразу видно: она никогда не врала. (13)Просто что думала, то и делала сразу. (14)Даже глупости.

(15)Ещё у нас в классе была Эля Гладких, очень красивая, как фарфоровая кукла. (16)У неё были косы длинные, ровные, блестящие. (17)Мама ей сама их расчёсывала, заплетала, очень следила за Элей.

(18)На фронт, конечно, нас не взяли бы. (19)Но мы и сами понимали, что делать нам на войне пока нечего. (20)Помогать фронту надо было. (21)Но как? (22)Учиться! (23)Так говорили все: и радио, и родственники, и учителя. (24)Мы и учились, кто как мог. (25)В общем, неплохо.

(26)Мальчишки бегали помогать при разгрузке на вокзал, на склады. (27)Моральная сторона здесь иногда поддерживалась материальной. (28)Мальчишки и нам приносили заработанное, правда, нечасто. (29)Говорили, что мальчишки были более голодными, чем мы, потому что больше двигались. (30)И всё-таки был случай, когда они угостили нас солёными огурцами. (31)А однажды насы́пали в карманы пшеничное зерно. (32)Дома нам из него сварили кашу.

(33)Девочки из класса пошли в госпиталь. (34)Робея, подталкивая друг друга, задержались перед решёткой с узорным литьём. (35)Эля прошла первой, так получилось.

(36)Из дверей госпиталя навстречу нам вышла группа медсестёр. (37)Путаясь и сбиваясь, мы рассказали, зачем пришли. (38)Сёстры перестали смеяться и разговаривать, посмотрели на одну – самую упитанную и румяную. (39)Потом оказалось, что это старшая медсестра.

– (40)Это хорошо, – сказала она, подумав. – (41)У нас много лежачих тяжёлых раненых, будете кормить их, помогать санитаркам. (42)Кому почитаете, кому письмо напи́шете – всё раненым польза… (43)А этой замарашке сначала вымыться надо, – кивнула она на Альку. – (44)Вон бери пример с подруги! – (45)И она показала на Элю.

(46)Алька повернулась, решительно высморкалась и пошла прочь к калитке. (47)Я хотела догнать, но все уже входили в двери госпиталя.

(48)Через несколько дней Эля перестала ходить к раненым.

– (49)У меня болит голова. (50)Мама сказала, это оттого, что в палатах душно.

(51)Действительно, в палатах было душно.

(52)Я уговаривала раненых, что лежали возле окна, укрыть их как следует. (53)И как приходила, сразу открывала окно. (54)Они скоро привыкли.

– (55)Ну, сестрёнки пришли! (56)Сейчас будут воздушные процедуры!

(57)Альке (она, конечно, пришла на другой день) дали самый драный, застиранный халат, весь в лохмотьях. (58)И каково же было наше удивление, когда на следующее утро Алька, румяная, причёсанная, даже веснушки у неё сияли как новенькие, вошла в палату в аккуратном, отглаженном, даже нарядном белом халате. (59)Они с мамой всю ночь приводили его в порядок, штопали, гладили, перешивали Альке по росту.

– (60)А мы-то собирались его списать, – сказала старшая медсестра.

– (61)Ну и дурочка, что себе не оставила, – сказала Эля, узнав об этом случае. – (62)Сшила бы из него платье. (63)Смотри, туфли у тебя дырявые, прямо на босых ногах. (64)Да и платье – я давно хотела сказать – тебе в нём не стыдно? (65)Ходить в лохмотьях – уважать не будут.

– (66)Хоть уважают, хоть не уважают, – ответила Алька, – нам плевать. (67)Тебя-то уважать не за что. (68)Ясно? 

 (По Т.И. Александровой*)
* Татьяна Иванова Александрова (1929–1983) ‒
советская детская писательница, художница, автор сказок о домовёнке Кузе.

(1)Я достал учебник по арифметике, но не успел раскрыть его, как кто-то позвонил в дверь.

(2)На пороге стоял высокий незнакомый мужчина.

‒ (3)Здесь живёт Нина Васильевна? ‒ спросил он.

‒ (4)Здесь, ‒ ответил я. ‒ (5)Только мамы нет дома.

‒ (6)Разреши подождать? (7)Сухов, товарищ твоей мамы.

(8)Он прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.

‒ (9)Жалко, Нины нет, ‒ сказал Сухов. ‒ (10)Как она выглядит? (11)Всё такая же?

(12)Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет.

(13)Мы помолчали.

‒ (14)А я ей фотокарточку привёз. ‒ (15)Сухов полез в карман.

(16)На фотографии стояла девушка в военной форме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.

‒ (17)Старший сержант медицинской службы. (18)Не приходилось встречаться?

‒ (19)Нет. (20)Первый раз вижу.

‒ (21)Вот как? ‒ удивился Сухов. ‒ (22)А это, брат ты мой, непростой человек. (23)Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…

(24)И Сухов начал рассказывать.

‒ (25)Это было на войне. (26)Тяжело раненного, меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь. (27)А тут враг стал бомбить дорогу. (28)Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, ‒ Сухов показал на фотографию, ‒ и сказала: «Товарищи, выходи́те из машины».

(29)Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков. (30)Один я остался лежать на нижней подвесной койке.

«(31)А вы что лежите? (32)Вставайте сейчас же! ‒ сказала она. ‒ (33)Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»

«(34)Я тяжело ранен и не могу встать, ‒ ответил я. ‒ (35)Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».

(36)И тут снова началась бомбёжка. (37)Взрывной волной автобус опрокинуло набок, а меня чем-то тяжёлым ударило по плечу. (38)В ту же секунду дикий вой падающих бомб и разрывы прекратились.

«(39)Вам очень больно?» ‒ услыхал я и открыл глаза.

(40)Передо мной на корточках сидела девушка. (41)Она вытащила меня из машины и положила на траву. (42)Встала и посмотрела вокруг.

«(43)Никого, ‒ сказала она, затем легла рядом, лицом вниз. ‒ (44)Теперь попробуйте повернуться на бок».

(45)Я повернулся, и моя спина плотно легла на её спину. (46)Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но девушка медленно поползла вперёд, неся на себе меня.

(47)В это время из-за леса вынырнул самолёт, пролетел над нами и дал очередь.

«(48)Бегите! ‒ крикнул я. ‒ (49)Он сейчас развернётся».

(50)Самолёт снова шёл на нас. (51)Девушка уткнулась лицом в землю. (52)Потом приподняла голову, но я сказал: «Не шевелитесь, пусть думает, что он нас убил».

(53)Фашист развернулся на одно крыло, дал ещё одну очередь, снова промазал и улетел.

(54)Потом девушка потащила меня дальше. (55)Мы ползли десять часов.

‒ (56)Вот, брат, какие бывают девушки, ‒ сказал Сухов. ‒ (57)Один раненый сфотографировал её для меня на память. (58)И мы разъехались. (59)Я ‒ в тыл, она ‒ обратно на фронт.

(60)Я взял фотографию и стал смотреть. (61)И вдруг узнал в этой хрупкой девушке свою маму: мамины глаза, мамин нос. (62)Только она была совсем девчонкой.

‒ (63)Это мама? ‒ спросил я. ‒ (64)Это моя мама спасла вас?

‒ (65)Твоя мама, ‒ ответил Сухов.

(66)Тут вернулся папа.

‒ (67)А маму ждёт фронтовой товарищ, ‒ сказал я.

(68)Папа прошёл в комнату. (69)Сухов поднялся ему навстречу. (70)Они пожали друг другу руки. (71)Сели, помолчали. (72)Сухов скоро поднялся и ушёл, пообещав зайти в другой раз.

(73)После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на неё смотреть.

‒ (74)Что у тебя за фотография? ‒ спросил папа. ‒ (75)Да ведь это мама!

‒ (76)Вот именно, мама. (77)Это Сухов оставил. (78)Мама его из-под бомбёжки вытащила.

‒ (79)Сухова? (80)Наша мама? ‒ папа пожал плечами. ‒ (81)Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.

(82)И я повторил папе историю этой маминой фотографии.

‒ (83)Да, Юрка, замечательная у нас мама!

(По В.К. Железникову*)
* Владимир Карпович Железников (1925‒2015) –
советский и российский детский писатель, кинодраматург.

(1)С Маринкой мы познакомились незадолго до войны в подъезде нашего дома в Ленинграде. (2)Она была очень красивая: черноволосая, курчавая, большеглазая, ещё немножко, и можно было бы сказать про неё: вылитая кукла. (3)Но от полного сходства с фарфоровой куклой её спасали живые глаза и живой, неподдельный, играющий на щеках румянец. (4)Про такие лица обычно говорят «кровь с молоком».

(5)Война помогла нам познакомиться ближе. (6)Осенью, когда начались бомбёжки, в моей квартире открылось что-то вроде филиала бомбоубежища. (7)Я жил на первом этаже, и по вечерам у меня стали собираться дети с родителями.

(8)Тут мы и закрепили наше знакомство с Маринкой. (9)Я узнал, что ей шесть лет, что живёт она с мамой и бабушкой, что папа её на войне, что у неё шесть кукол и один мишка, что шоколад она предпочитает другим лакомствам…

(10)Правда, всё это я узнал не сразу и не всё от самой Маринки, а больше от её бабушки, которая души не чаяла в единственной внучке. (11)Между прочим, от бабушки я узнал, что Маринка ещё и артистка: поёт и танцует.

(12)Я попросил девочку спеть. (13)Она отвернулась и замотала головой.

– (14)Ну, если не хочешь петь, может быть, спляшешь?

(15)Нет, и плясать не хочет.

– (16)Ну, пожалуйста, – сказал я. – (17)Ну, чего ты боишься?

– (18)Я не боюсь, я стесняюсь, – сказала она.

(19)Было это в августе или сентябре 1941 года.

(20)Потом обстоятельства нас разлучили, и следующая наша встреча с Маринкой произошла уже в январе 1942 года.

(21)Много перемен произошло за это время. (22)Город превратился в передовую линию фронта, смерть стала здесь явлением обычным. (23)Полярная ночь и полярная стужа стояли в ленинградских квартирах. (24)Сквозь заколоченные фанерой окна не проникал дневной свет, но ветер и мороз оказались ловчее, они всегда находили для себя лазейки. (25)На подоконниках лежал снег, он не таял даже в те часы, когда в комнате удавалось затопить «буржуйку».

(26)Маринка уже два месяца лежала в постели.

(27)Сгорбленная старушка, в которой я с трудом узнал Маринкину бабушку, трясущимися руками схватила меня за руку, заплакала, потащила в угол, где на огромной кровати, под грудой одеял теплилась маленькая Маринкина жизнь.

– (28)Мариночка, ты посмотри, кто пришёл к нам. (29)Деточка, ты открой глазки, посмотри…

(30)Маринка открыла глаза, узнала меня, хотела улыбнуться, но не вышло: не хватило силёнок.

(31)Я сел у её изголовья. (32)Говорить я не мог. (33)Я смотрел на её смертельно бледное личико, на тоненькие, как ветки, ручки, лежавшие поверх одеяла, на заострившийся носик, на огромные ввалившиеся глаза – и не мог поверить, что это всё, что осталось от Маринки, от девочки, про которую говорили «кровь с молоком», от этой жизнерадостной, пышущей здоровьем резвушки.

(34)Казалось, ничего детского не осталось в чертах её лица.

(35)Я принёс ей жалкий и убогий гостинец ‒ кусок конопляной лепёшки. (36)Больно было смотреть, как просияла она, с каким жадным хрустом впились её зубки в каменную твердь этого лошадиного лакомства.

(37)Подобрав последние крошки и облизав бумагу, она вспомнила и обо мне:
– Бабушка, – сказала она. (38)Голос у неё был хриплый, простуженный. – (39)Правда, жалко, что, когда мы немножко больше кушали, я не сплясала дяде?

(40)Бабушка не ответила.

– (41)А теперь что, не можешь? – спросил я.

(42)Она покачала головой:
– Нет.

(43)Бабушка опустилась на стул, заплакала.

(44)Много могил мы вырубили за эту зиму в промёрзшей ленинградской земле. (45)Многих недосчитались по весне. (46)А Маринка выжила.

(47)Я видел её весной сорок второго года. (48)Во дворе на солнышке играла она с подругами… (49)Это была очень тихая игра. (50)И это были ещё не дети, а детские тени. (51)Но уже чуть-чуть румянились их бледные личики...

(52)Увидев меня, Маринка бросилась мне навстречу.

(53)Мы поговорили с ней, поделились последними новостями. (54)Оба мы по-настоящему радовались, что видим друг друга, хотя худыми и бледными, но живыми. (55)Ведь не всякому выпала эта радость.

(56)Когда мы уже простились, Маринка снова окликнула меня.

– (57)Дядя, – сказала она, смущённо улыбаясь, хотите, я вам спляшу?

– (58)Ты уже можешь плясать? – спросил я.

– (59)Да, немножко могу.

– (60)Нет, Мариночка, не надо, – сказал я. – (61)Побереги силёнки, они тебе ещё пригодятся. (62)А спляшешь ты мне знаешь когда? (63)Когда мы доживём до победы, когда разобьём фашистов.

– (64)А это скоро?

(65)Я сказал:
– Да, скоро.

(66)И, сказав это, я почувствовал, что беру на себя очень большое обязательство. (67)Это была уже не игра, это была присяга.

(По Л. Пантелееву*)
* Леонид Пантелеев (настоящее имя – Алексей Иванович Еремеев; 1908‒1987) –
известный советский писатель.