ОГЭ 2020: Вариант 42

(1)О Дон Кихоте я слышал давно, с раннего детства, а вот увидел его лишь второй военной зимой, когда мне шёл двенадцатый год. (2)Мой друг достал контрамарки в театр, на балет «Дон Кихот».

(3)Музыки я не помню. (4)Точно так же, как и Санчо Пансы, и Дульсинеи, и других героев. (5)А вот страшно худой и весь будто на шарнирах великан был. (6)Он-то и заставил меня забыть обо всём на свете. (7)Мы сами столько раз воображали себя рыцарями, что нам для душевного слияния с Дон Кихотом не надо было преодолевать никакого барьера. (8)И всё в нём было без обмана: и панцирь его, и меч, и острые усы с бородкой, и длинные, говорящие пальцы, и полные восторга и печали глаза.

(9)Это был мой первый шаг к Дон Кихоту.

(10)Второй я сделал с книгой, которую прислал отец с фронта в тяжёлой бандероли. (11)Присланные отцом книги — «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо» — были старинные. (12)На обложке «Робинзона» витиевато красовалось: «Даниэль Дефоэ — Робинзон Крузоэ». (13)Первый раз в жизни я читал такое (чуть-чуть не написал «такоэ»). (14)Обложки двух томов «Дон Кихота» были чёрные, коленкоровые, эти тома недавно переплетали.

(15)Отец написал, что книги нашли среди развалин в освобождённом от фашистов городе, что несколько других уцелевших книг читают бойцы и командиры, а эти три решили послать в подарок мне, потому как наслышаны о моей привязанности к книгам. (16)Я принялся за чтение.

(17)В книге описывались разные рыцарские приключения, но они были особенными. (18)И потому, что сам рыцарь не был похож на героев других читанных мною книг, и потому, что описание приключений рыцаря сдабривала значительная толика размышлений. (19)Я читал эту книгу медленно и с наслаждением, и к середине лета я вместе с Рыцарем Печального Образа дотащился на Росинанте до второго тома, который взял с собой в лагерь. (20)Всю дорогу я крепко прижимал к себе вещмешок, в котором он был упрятан, и мне было так хорошо, что и не выразить словами, ведь целую смену я мог быть с этой книгой.

(21)Второй том, как и первый, я читал, испытывая невероятное наслаждение. (22)Переселялся в знойную Ламанчу, бросался с копьём наперевес на всяких злодеев, мошенников и вёл долгие беседы с Санчо Пансой... (23)Потом встряхивался и опрометью бежал в столовую: надо всей территорией пионерлагеря плескалась самая восхитительная из всех мелодий горна: «Бери ложку, бери бак, ложки нету — кушай так!» (24)Но однажды меня поглотили другая мелодия и другие слова. (25)Мы плавали в Студёный овраг — на целый день всем отрядом, нагрузившись продуктами, двумя котлами (один для щей, другой для каши) и барабаном. (26)Было весело, песенно и сытно. (27)Словно и не громыхала война где-то далеко за Волгой. (28)И в этом, как и на фронте, проявлялась неодолимость нашего бытия, нашей страны, нашего народа. (29)Взрослые с оружием в руках освобождали от фашистской нечисти родную землю, а в тылу мальчишек и девчонок уберегали, как могли, от тягот и страданий войны. (30)А вечером, на закате, уставшие и притихшие, мы сидели на берегу и со светлой грустью ждали, когда появится трамвайчик, который должен был везти нас из Студёного оврага к лагерю. (31 )Вдруг девочки запели песню.

(32)Это была новая для меня песня. (33)Раньше я её не слышал. (34)«Споёмте, друзья, ведь завтра в поход уйдём в предрассветный туман, — струились в вечернем воздухе лёгкие голоса. — (35)Споём веселей, пусть нам подпоёт седой боевой капитан».

(36)Песня звучала так, словно рождалась сейчас из этого вечера, с его тишиной, светлым бегом реки, меркнущей землёй далёкого противоположного берега. (37)Она собирала в какой-то кристально чистый итог всё, что было пережито в последнее время: эвакуацию, вести с фронта от отца, новых друзей, ласковое и доброе дыхание Волги, ставшей для меня родной рекой.

(38)Моими последними рельефными образами этого вечера были прекрасная песня, продолжавшая звучать во мне, и тиснёная обложка заветной книги, на которую я положил под подушкой ладонь. (39)Песня и книга — два образа, сливавшиеся в некую неопровержимость счастья и красоты окружавшего меня мира.

(По И.Ф. Смольникову*)
* Игорь Фёдорович Смольников (род. в 1930 г.) — писатель, автор более двадцати книг,
а также очерков и статей, посвященных преимущественно
литературе и изобразительному искусству.

(1)О Дон Кихоте я слышал давно, с раннего детства, а вот увидел его лишь второй военной зимой, когда мне шёл двенадцатый год. (2)Мой друг достал контрамарки в театр, на балет «Дон Кихот».

(3)Музыки я не помню. (4)Точно так же, как и Санчо Пансы, и Дульсинеи, и других героев. (5)А вот страшно худой и весь будто на шарнирах великан был. (6)Он-то и заставил меня забыть обо всём на свете. (7)Мы сами столько раз воображали себя рыцарями, что нам для душевного слияния с Дон Кихотом не надо было преодолевать никакого барьера. (8)И всё в нём было без обмана: и панцирь его, и меч, и острые усы с бородкой, и длинные, говорящие пальцы, и полные восторга и печали глаза.

(9)Это был мой первый шаг к Дон Кихоту.

(10)Второй я сделал с книгой, которую прислал отец с фронта в тяжёлой бандероли. (11)Присланные отцом книги — «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо» — были старинные. (12)На обложке «Робинзона» витиевато красовалось: «Даниэль Дефоэ — Робинзон Крузоэ». (13)Первый раз в жизни я читал такое (чуть-чуть не написал «такоэ»). (14)Обложки двух томов «Дон Кихота» были чёрные, коленкоровые, эти тома недавно переплетали.

(15)Отец написал, что книги нашли среди развалин в освобождённом от фашистов городе, что несколько других уцелевших книг читают бойцы и командиры, а эти три решили послать в подарок мне, потому как наслышаны о моей привязанности к книгам. (16)Я принялся за чтение.

(17)В книге описывались разные рыцарские приключения, но они были особенными. (18)И потому, что сам рыцарь не был похож на героев других читанных мною книг, и потому, что описание приключений рыцаря сдабривала значительная толика размышлений. (19)Я читал эту книгу медленно и с наслаждением, и к середине лета я вместе с Рыцарем Печального Образа дотащился на Росинанте до второго тома, который взял с собой в лагерь. (20)Всю дорогу я крепко прижимал к себе вещмешок, в котором он был упрятан, и мне было так хорошо, что и не выразить словами, ведь целую смену я мог быть с этой книгой.

(21)Второй том, как и первый, я читал, испытывая невероятное наслаждение. (22)Переселялся в знойную Ламанчу, бросался с копьём наперевес на всяких злодеев, мошенников и вёл долгие беседы с Санчо Пансой... (23)Потом встряхивался и опрометью бежал в столовую: надо всей территорией пионерлагеря плескалась самая восхитительная из всех мелодий горна: «Бери ложку, бери бак, ложки нету — кушай так!» (24)Но однажды меня поглотили другая мелодия и другие слова. (25)Мы плавали в Студёный овраг — на целый день всем отрядом, нагрузившись продуктами, двумя котлами (один для щей, другой для каши) и барабаном. (26)Было весело, песенно и сытно. (27)Словно и не громыхала война где-то далеко за Волгой. (28)И в этом, как и на фронте, проявлялась неодолимость нашего бытия, нашей страны, нашего народа. (29)Взрослые с оружием в руках освобождали от фашистской нечисти родную землю, а в тылу мальчишек и девчонок уберегали, как могли, от тягот и страданий войны. (30)А вечером, на закате, уставшие и притихшие, мы сидели на берегу и со светлой грустью ждали, когда появится трамвайчик, который должен был везти нас из Студёного оврага к лагерю. (31 )Вдруг девочки запели песню.

(32)Это была новая для меня песня. (33)Раньше я её не слышал. (34)«Споёмте, друзья, ведь завтра в поход уйдём в предрассветный туман, — струились в вечернем воздухе лёгкие голоса. — (35)Споём веселей, пусть нам подпоёт седой боевой капитан».

(36)Песня звучала так, словно рождалась сейчас из этого вечера, с его тишиной, светлым бегом реки, меркнущей землёй далёкого противоположного берега. (37)Она собирала в какой-то кристально чистый итог всё, что было пережито в последнее время: эвакуацию, вести с фронта от отца, новых друзей, ласковое и доброе дыхание Волги, ставшей для меня родной рекой.

(38)Моими последними рельефными образами этого вечера были прекрасная песня, продолжавшая звучать во мне, и тиснёная обложка заветной книги, на которую я положил под подушкой ладонь. (39)Песня и книга — два образа, сливавшиеся в некую неопровержимость счастья и красоты окружавшего меня мира.

(По И.Ф. Смольникову*)
* Игорь Фёдорович Смольников (род. в 1930 г.) — писатель, автор более двадцати книг,
а также очерков и статей, посвященных преимущественно
литературе и изобразительному искусству.

(1)О Дон Кихоте я слышал давно, с раннего детства, а вот увидел его лишь второй военной зимой, когда мне шёл двенадцатый год. (2)Мой друг достал контрамарки в театр, на балет «Дон Кихот».

(3)Музыки я не помню. (4)Точно так же, как и Санчо Пансы, и Дульсинеи, и других героев. (5)А вот страшно худой и весь будто на шарнирах великан был. (6)Он-то и заставил меня забыть обо всём на свете. (7)Мы сами столько раз воображали себя рыцарями, что нам для душевного слияния с Дон Кихотом не надо было преодолевать никакого барьера. (8)И всё в нём было без обмана: и панцирь его, и меч, и острые усы с бородкой, и длинные, говорящие пальцы, и полные восторга и печали глаза.

(9)Это был мой первый шаг к Дон Кихоту.

(10)Второй я сделал с книгой, которую прислал отец с фронта в тяжёлой бандероли. (11)Присланные отцом книги — «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо» — были старинные. (12)На обложке «Робинзона» витиевато красовалось: «Даниэль Дефоэ — Робинзон Крузоэ». (13)Первый раз в жизни я читал такое (чуть-чуть не написал «такоэ»). (14)Обложки двух томов «Дон Кихота» были чёрные, коленкоровые, эти тома недавно переплетали.

(15)Отец написал, что книги нашли среди развалин в освобождённом от фашистов городе, что несколько других уцелевших книг читают бойцы и командиры, а эти три решили послать в подарок мне, потому как наслышаны о моей привязанности к книгам. (16)Я принялся за чтение.

(17)В книге описывались разные рыцарские приключения, но они были особенными. (18)И потому, что сам рыцарь не был похож на героев других читанных мною книг, и потому, что описание приключений рыцаря сдабривала значительная толика размышлений. (19)Я читал эту книгу медленно и с наслаждением, и к середине лета я вместе с Рыцарем Печального Образа дотащился на Росинанте до второго тома, который взял с собой в лагерь. (20)Всю дорогу я крепко прижимал к себе вещмешок, в котором он был упрятан, и мне было так хорошо, что и не выразить словами, ведь целую смену я мог быть с этой книгой.

(21)Второй том, как и первый, я читал, испытывая невероятное наслаждение. (22)Переселялся в знойную Ламанчу, бросался с копьём наперевес на всяких злодеев, мошенников и вёл долгие беседы с Санчо Пансой... (23)Потом встряхивался и опрометью бежал в столовую: надо всей территорией пионерлагеря плескалась самая восхитительная из всех мелодий горна: «Бери ложку, бери бак, ложки нету — кушай так!» (24)Но однажды меня поглотили другая мелодия и другие слова. (25)Мы плавали в Студёный овраг — на целый день всем отрядом, нагрузившись продуктами, двумя котлами (один для щей, другой для каши) и барабаном. (26)Было весело, песенно и сытно. (27)Словно и не громыхала война где-то далеко за Волгой. (28)И в этом, как и на фронте, проявлялась неодолимость нашего бытия, нашей страны, нашего народа. (29)Взрослые с оружием в руках освобождали от фашистской нечисти родную землю, а в тылу мальчишек и девчонок уберегали, как могли, от тягот и страданий войны. (30)А вечером, на закате, уставшие и притихшие, мы сидели на берегу и со светлой грустью ждали, когда появится трамвайчик, который должен был везти нас из Студёного оврага к лагерю. (31 )Вдруг девочки запели песню.

(32)Это была новая для меня песня. (33)Раньше я её не слышал. (34)«Споёмте, друзья, ведь завтра в поход уйдём в предрассветный туман, — струились в вечернем воздухе лёгкие голоса. — (35)Споём веселей, пусть нам подпоёт седой боевой капитан».

(36)Песня звучала так, словно рождалась сейчас из этого вечера, с его тишиной, светлым бегом реки, меркнущей землёй далёкого противоположного берега. (37)Она собирала в какой-то кристально чистый итог всё, что было пережито в последнее время: эвакуацию, вести с фронта от отца, новых друзей, ласковое и доброе дыхание Волги, ставшей для меня родной рекой.

(38)Моими последними рельефными образами этого вечера были прекрасная песня, продолжавшая звучать во мне, и тиснёная обложка заветной книги, на которую я положил под подушкой ладонь. (39)Песня и книга — два образа, сливавшиеся в некую неопровержимость счастья и красоты окружавшего меня мира.

(По И.Ф. Смольникову*)
* Игорь Фёдорович Смольников (род. в 1930 г.) — писатель, автор более двадцати книг,
а также очерков и статей, посвященных преимущественно
литературе и изобразительному искусству.