ОГЭ 2024 (задание 11)

(1)Мы задержались в школе, и, когда вышли на улицу, уже смеркалось. (2)Снегу навалило до половины валенка. (3)Я забеспокоился, зная, как жестоки наши степные сибирские метели, какие беды они могут принести.

(4)И скоро началось то, чего я опасался. (5)Снежинки вдруг закружились в таком танце, что через несколько минут началась настоящая пурга, вскоре перешедшая в большой буран. (6)Узенькую дорожку, которая вела в наше село, то и дело засыпало снегом, а потом она и совсем пропала. (7)Будто из-под ног её украл кто-то очень недобрый.

(8)Я испугался и не знал, что делать дальше. (9)Ветер свистел на все лады, чудились волки. (10)И вдруг в вое ветра я услышал спокойный голос матери: «Не бойся, тебе надо зарыться в снег». (11)Я так отчётливо слышал голос моей матери, отлично зная, что маминым голосом я разговариваю сам с собой в моём воображении…

(12)Мы вырыли пещерку и всю ночь просидели, рассказывая друг другу разные истории. (13)А утром, пробив дыру на свободу, мы отправились домой.

(14)Открыв дверь, я бросился к маме. (15)Бросился и – что было, то было – заплакал.

– (16)Да о чём ты? (17)Переобувайся да живо за стол, – сказала мать, ничего не спросив о минувшей ночи.

(18)Приехал отец. (19)Он хвалил меня, обещал мне купить маленькое, но настоящее ружьё. (20)Он удивлялся моей находчивости. (21)А мать?.. (22)Мать сказала: «Парню тринадцатый год, и странно было бы, если бы он растерялся в метель да себя с товарищами не спас».

(23)Вечером мы остались с бабушкой вдвоём. (24)Мать ушла на станцию, к фельдшеру. (25)Сказала, что угорела – болит голова.

(26)С бабушкой мне всегда было легко и просто. (27)Я спросил её: «Бабушка, хоть ты скажи мне правду: почему мать не пожалела меня? (28)Неужели я в самом деле такой нестoящий?»

– (29)Дурень ты, больше никто! – ответила бабушка. – (30)Мать всю ночь не спала, ревела, как умалишённая, с собакой по степи тебя искала, колени обморозила... (31)Только ты ей, смотри, об этом ни гугу!

(32)Вскоре вернулась мать. (33)Она сказала бабушке: «Фельдшер дал порошки от головы. (34)Говорит, чепуха, скоро пройдёт».

(35)Я бросился к матери и обнял её ноги. (36)Сквозь толщу юбок я почувствовал, что её колени забинтованы. (37)Но я даже не подал виду.

(38)Я никогда ещё не был так ласков с нею. (39)Я никогда ещё так не любил свою мать. (40)Обливаясь слезами, я целовал её обветренные руки. (41)А она погладила меня по голове и ушла, чтобы лечь. (42)Видимо, стоять ей было трудно.

(43)Так растила и закаливала нас наша любящая и заботливая мать. (44)Далеко смотрела она. (45)И худого из этого не получилось. (46)Мой брат теперь дважды Герой. (47)И про себя я кое-что мог бы сказать, да матерью строго-настрого наказано как можно меньше говорить о себе.

(По Е.А. Пермяку)*
* Пермяк Евгений Андреевич (настоящая фамилия – Виссов) (1902–1982) –
русский советский писатель.

(1)Никто, как мать, не умеет так глубоко скрывать свои страдания и муки. (2)И никто, как дети, не умеет так хладнокровно не замечать того, что происходит с матерью. (3)Она не жалуется, значит, ей хорошо.

(4)Я никогда не видел слёз своей матери. (5)Ни разу в моём присутствии её глаза не увлажнялись, ни разу она не пожаловалась мне на жизнь, на боль. (6)Я не знал, что это было милосердием, которое она оказывала мне.

(7)В детстве мы легко принимаем от матери жертвы, всё время требуем жертв. (8)А то, что это жестоко, узнаём позже – от своих детей.

(9)«Золотые дни» не вечны, на смену им приходят «суровые дни», когда мы начинаем чувствовать себя самостоятельными и постепенно удаляемся от мамы. (10)И вот уже нет прекрасной дамы и маленького рыцаря, а если он и есть, то у него другая прекрасная дама – с косичками, с капризно надутыми губами, с кляксой на платье...

(11)В один из «суровых дней» я пришёл из школы голодный и усталый. (12)Швырнул портфель. (13)Разделся. (14)И сразу за стол. (15)На тарелке лежал розовый кружок колбасы. (16)Я съел его мгновенно. (17)Он растаял во рту. (18)Его как бы и не было. (19)Я сказал:

– (20)Мало. (21)Хочу ещё.

– (22)Мама промолчала. (23)Я повторил свою просьбу. (24)Она подошла к окну и, не оглядываясь, тихо сказала:

– (25)Больше нет... колбасы.

(26)Я встал из-за стола, не сказав «спасибо». (27)Мало! (28)Я шумно ходил по комнате, грохотал стульями, а мама всё стояла у окна.
(29)Я подумал, что она, наверное, разглядывает что-то, и тоже подошёл к окну. (30)Но ничего не увидел. (31)Я хлопнул дверью – мало! – и ушёл.

(32)Нет ничего более жестокого, чем просить у матери хлеба, когда его у неё нет. (33)И негде взять. (34)И она уже отдала тебе свой кусок... (35)Тогда можно рассердиться и хлопнуть дверью. (36)Но пройдут годы, и стыд настигнет тебя. (37)И тебе станет мучительно больно от своей жестокой несправедливости.

(38)Ты будешь думать о дне своего позора даже после смерти матери, и эта мысль, как незаживающая рана, будет то затихать, то пробуждаться. (39)Ты будешь находиться под её тяжёлой властью и, оглядываясь, скажешь: «Прости!» (40)Нет ответа.

(41)Некому прошептать милосердное слово «прощаю».

(42)Когда мама стояла у окна, её плечи слегка вздрагивали от беззвучных слёз. (43)Но я этого не заметил. (44)Я не заметил грязных своих апрельских следов на полу, не расслышал хлопнувшей двери.

(45)Теперь я всё вижу и слышу. (46)Время всё отдаляет, но оно приблизило ко мне и этот день, и многие другие дни. (47)Во мне накопилось много слов. (48)Они распирают мне грудь, стучат в висок. (49)Они рвутся наружу, на свет, на бумагу.(50)Прости меня, родная!

(По Ю.Я. Яковлеву)*
* Яковлев Юрий Яковлевич (1923–1996) –
писатель и сценарист, автор книг для детей и юношества.

(1)Городской человек не ведает, чем пахнет земля, как она дышит, как страдает от жажды, – земля скрыта от его глаз застывшей лавой асфальта.

(2)Меня мать приучала к земле, как птица приучает своего птенца к небу. (3)Но по-настоящему земля открылась мне на войне. (4)Я узнал спасительное свойство земли: под сильным огнём прижимался к ней в надежде, что смерть минует меня. (5)Это была земля моей матери, родная земля, и она хранила меня с материнской верностью.

(6)Один, только один раз земля не уберегла меня...

(7)Я очнулся в телеге, на сене. (8)Я не почувствовал боли, меня мучила нечеловеческая жажда. (9)Пить хотели губы, голова, грудь. (10)Всё, что было во мне живого, хотело пить. (11)Это была жажда горящего дома.

(12)Я сгорал от жажды.

(13)И вдруг я подумал, что единственный человек, который может меня спасти, – мама. (14)Во мне пробудилось забытое детское чувство: когда плохо, рядом должна быть мама. (15)Она утолит жажду, отведёт боль, успокоит, спасёт. (16)И я стал звать её.

(17)Телега грохотала, заглушая мой голос. (18)Жажда запечатала губы. (19)А я из последних сил шептал незабываемое слово «мамочка». (20)Я звал её. (21)Я знал, что она откликнется и придёт. (22)И она появилась.

(23)И сразу смолк грохот, и холодная животворная влага хлынула гасить пожар: текла по губам, по подбородку, за воротник. (24)Мама поддерживала мою голову осторожно, боясь причинить боль. (25)Она поила меня из холодного ковшика, отводила от меня смерть.

(26)Я почувствовал знакомое прикосновение руки, услышал родной голос:

– (27)Сынок, сынок, родненький…

(28)Я не мог даже приоткрыть глаза. (29)Но я видел мать. (30)Я узнавал её руку, её голос. (31)Я ожил от её милосердия. (32)Губы разжались, и я прошептал:

– (33)Мама, мамочка…

(34)Моя мать погибла в осаждённом Ленинграде. (35)В незнакомом селе у колодца я принял чужую мать за свою. (36)Видимо, у всех матерей есть великое сходство, и если одна мать не может прийти к раненому сыну, то у его изголовья становится другая.

(37)Мама. (38)Мамочка.

(39)Я много знаю о подвигах женщин, выносивших с поля боя раненых бойцов, работавших за мужчин, отдававших свою кровь детям, идущих по сибирским трактам за своими мужьями. (40)Я никогда не думал, что всё это, несомненно, имеет отношение к моей матери. (41)Теперь я оглядываюсь на её жизнь и вижу: она прошла через всё это. (42)Я вижу это с опозданием. (43)Но я вижу.

(44)На Пискарёвском кладбище, заполненном народным горем, зеленеет трава. (45)Здесь похоронена моя мать, как и многие другие жертвы блокады. (46)Документов нет. (47)Очевидцев нет. (48)Ничего нет. (49)Но есть вечная сыновья любовь. (50)И я знаю, что сердце моей матери стало сердцем земли.

(По Ю.Я. Яковлеву)*
* Яковлев Юрий Яковлевич (1923–1996) –
писатель и сценарист, автор книг для детей и юношества.

(1)У дверей стояло трое ребятишек: две девочки и мальчик. (2)Дед догадался, что они одноклассники внука.

– (3)Андрей Лысов тут живёт? – спросила полноватая девочка.

– (4)Тут, – признался дед.

– (5)Мы пришли высказать ему осуждение, – продолжила девочка.

(6)Дед и внук стояли рядом и на сто процентов были роднёй: круглолицые, голубоглазые. (7)Наверное, поэтому часть Андрейкиной вины само собой переходила на деда.

– (8)У нас в дневнике всё записано, – сказала толстушка и передала тетрадку Александру Клавдиевичу.

– (9)«Дёргал Аллу Иванову за волосы», – грустно прочитал дед.

– (10)А ещё, когда Иванова заплакала, он обозвал её мокрой цаплей, а извиняться не стал, – сказал мальчик.

(11)Когда ребята ушли, дед обратился к внуку:

– (12)Так зачем же ты эту Аллу за косу дёргал?

– (13)Так просто, – буркнул мальчик.

– (14)А я вот знаю и зачем, и почему! (15)Она тебе нравится, а на тебя, противного троечника, внимания не обращает. (16)Так, что ли?

(17)Сломленный дедовой проницательностью, внук заговорил:

– (18)Мы же раньше с ней дружили! (19)А теперь она всё: Толик да Толик. (20)Я раньше её дёрну – она меня книжкой – хлоп! (21)И обоим смешно! (22)А сейчас чуть-чуть тронешь – как плакса плачет...

(23)Дед слушал его внимательно, прищурив глаза.

– (24)Извиняться тебе перед ней придётся, и так, чтобы это отложилось в садовой твоей голове надолго. (25)Мы сейчас идём к ней, ты извиняешься и даришь ей цветы, а иначе миру между нами не бывать.

(26)Миром с дедом внук дорожил, и поэтому он понял, что не миновать ему ни извинения, ни цветов.

(27)В его голове плохо запечатлелось, как в магазине они купили пахнущие горелой листвой и снегом астры, как брели по осеннему парку прямо к Алкиному дому.

(28)Перед выходом из парка дед остановился, они сели на скамейку.

– (29)Небось, никогда девчонкам цветы не дарил? (30)Ты хоть посмотри, что даришь.

– (31)Чего смотреть, на болонок похожи, – убитым тоном сказал внук.

– (32)Нет, болонка – собака глупая и трусливая, а эти чистые, гордые, как изо льда, и ведь смелые, до самого снега на клумбах стоят.

(33)Мальчик взглянул на цветы и подумал: «И правда, какие чистые... ледянистые...»

(34)Вся встреча с Алкой Ивановой пронеслась в смятенной душе Андрейки, словно вихрь.(35)Уже перед самой дверью он рванулся было, чтобы котёнком прыснуть вниз. (36)Но дед кратко сказал: «Не трусь!» – и поставил его рядом с собой.

(37)Дверь открыла Алла. (38)Андрейка кое-как промямлил извинения и сунул в руки потрясённой Алки астры:

– (39)Это тебе... эти ледянистые...

(40)Алка ничего ему не ответила, осторожно взяла цветы, словно они впрямь были изо льда и могли разбиться, и вдруг астры отразились в её милых от удивления девчоночьих глазах.

(По В.И. Одноралову)*
∗ Одноралов Владимир Иванович (род. в 1946 г.) –
оренбургский поэт, прозаик, публицист и детский писатель.

(1)Прежде чем увидеть Наилю, я услышал её голос. (2)Он поразил меня, заставил сердце биться чаще, чем обычно. (3)У всех людей в голосе звучит одна струна, а в её голосе как бы слышались две: одна звучала низко, густо, а другая – высоко, тонко. (4)Эти нежные струны то звучали порознь, то перемежались, то сливались и звучали вместе едва заметной дрожью. (5)Самые простые слова, когда она их произносила, менялись в своём значении, и казалось, что вообще слышишь их в первый раз. (6)Голос обновлял слова, наполнял теплом.

(7)Я услышал голос Наили и представил себе её: волосы должны быть тёмными, глаза – с угольками в середине, губы – чуть припухшие, с едва заметными трещинками от воды и ветра. (8)Вместе с её голосом до меня долетало её дыхание, похожее на шелест листвы, когда пахнёт ветер. (9)Когда голос её умолкал, я боялся, что он не зазвучит снова – воспарит и умчится, как птица. (10)Мне хотелось, чтоб он звучал вечно и никто, кроме меня, его не слышал бы.

(11)Она сидела на прибрежном песке, поджав ноги и упершись подбородком в колени. (12)Она сидела неподвижно, может быть, даже уснула. (13)Я сделал большой круг, обошёл её, чтобы посмотреть, не спит ли она. (14)Её глаза так сосредоточенно смотрели в одну точку, что я подумал: она видит сон с открытыми глазами.

(15)У неё были тёмные глаза и, когда Наиля щурилась, становились совсем чёрными. (16)Когда же солнце не светило в лицо и она открывала глаза широко, вся чернота собиралась в маленькие точки. (17)Глаза её блестели, как от слёз, хотя она не плакала.

(18)И вдруг она оторвалась от своего сна, подняла глаза и сказала:

– (19)А я тебя знаю.

– (20)Ты меня знаешь? – (21)Я хотел закричать от радости, совершить что-то немыслимое.

– (22)Мы же учимся в одной школе. (23)Разве ты меня не видел?

– (24)Не видел!

– (25)Какой ты невнимательный, – сказала она.

– (26)Я слышал твой голос... (27)Я услышал твой голос, – сказал я.

– (28)Ты узнал меня по голосу?

– (29)Нет, другое... (30)Я хотел узнать тебя из-за голоса.

– (31)Тебе понравился мой голос?

(32)Понравился! (33)Это было не то слово. (34)Этот голос полностью захватил власть надо мной!

(35)И вдруг я сказал:

– (36)Ты можешь прочитать наизусть таблицу умножения?

(37)Моя неожиданная просьба застала её врасплох.

– (38)Смеёшься?

– (39)Нет, серьёзно. (40)Я буду слушать твой голос.

(41)Наиля посмотрела на меня пристально, покачала головой. (42)Она не могла понять, а я не мог объяснить ей, что её голос менял значение слов и самые обыкновенные слова звучали как только что рождённые. (43)И таблица умножения превращалась в стихи.

(По Ю.Я. Яковлеву)*
* Яковлев Юрий Яковлевич (1923–1996) –
писатель и сценарист, автор книг для детей и юношества.

(1)В детстве я ненавидела утренники, потому что к нам в садик приходил отец. (2)Он садился на стул возле ёлки, долго пиликал на своём баяне, пытаясь подобрать нужную мелодию, а наша воспитательница строго говорила ему: «Валерий Петрович, повыше!» (3)Все ребята смотрели на моего отца и давились от смеха. (4)Он был маленький, толстенький, рано начал лысеть, и, хотя никогда не пил, нос у него почему-то всегда был свекольно-красного цвета, как у клоуна. (5)Дети, когда хотели сказать про кого-то, что он смешной и некрасивый, говорили так: «Он похож на Ксюшкиного папу!»

(6)И я сначала в садике, а потом в школе несла тяжкий крест отцовской несуразности. (7)Всё бы ничего (мало ли у кого какие отцы!), но мне было непонятно, зачем он, обычный слесарь, ходил к нам на утренники со своей дурацкой гармошкой. (8)Играл бы себе дома и не позорил ни себя, ни свою дочь! (9)Часто сбиваясь, он тоненько, по-женски, ойкал, и на его круглом лице появлялась виноватая улыбка. (10)Я готова была провалиться сквозь землю от стыда и вела себя подчёркнуто холодно, показывая своим видом, что этот нелепый человек с красным носом не имеет ко мне никакого отношения.

(11)Я училась в третьем классе, когда сильно простыла. (12)У меня начался отит. (13)От боли я кричала и стучала ладонями по голове. (14)Мама вызвала скорую помощь и ночью мы поехали в районную больницу. (15)По дороге попали в страшную метель, машина застряла, и водитель визгливо, как женщина, стал кричать, что теперь все мы замёрзнем. (16)Он кричал пронзительно, чуть ли не плакал, и я думала, что у него, наверное, тоже болят уши. (17)Отец спросил, сколько осталось до райцентра. (18)Но водитель, закрыв лицо руками, твердил: «Какой я дурак!» (19)Отец подумал и тихо сказал маме: «Нам потребуется всё мужество!» (20)Я на всю жизнь запомнила эти слова, хотя дикая боль кружила меня, как метель снежинку. (21)Он открыл дверцу машины и вышел в ревущую ночь. (22)Дверца захлопнулась за ним, и мне показалось, будто огромное чудовище, лязгнув челюстью, проглотило моего отца. (23)Машину качало порывами ветра, по заиндевевшим стёклам с шуршанием осыпался снег. (24)Я плакала, мама целовала меня холодными губами, молоденькая медсестра обречённо смотрела в непроглядную тьму, а водитель в изнеможении качал головой.

(25)Не знаю, сколько прошло времени, но внезапно ночь озарилась ярким светом фар, и длинная тень какого-то великана легла на моё лицо. (26)Я прикрыла глаза и сквозь ресницы увидела своего отца. (27)Он взял меня на руки и прижал к себе. (28)Шёпотом он рассказал маме, что дошёл до райцентра, поднял всех на ноги и вернулся с вездеходом.

(29)Я дремала на его руках и сквозь сон слышала, как он кашляет. (30)Тогда этому не придали значения. (31)А он долго потом болел двусторонним воспалением лёгких. (32)Эта ночь перевернула моё представление об отце.

(33)...Мои дети недоумевают, почему, наряжая ёлку, я всегда плачу. (34)Из тьмы минувшего ко мне приходит отец, он садится под ёлку и кладёт голову на баян, как будто украдкой хочет увидеть среди наряженной толпы детей свою дочку и весело улыбнуться ей. (35)Я гляжу на его сияющее счастьем лицо и тоже хочу ему улыбнуться, но вместо этого начинаю плакать.

(По Н. Аксёновой)*
* Аксёнова Нина – современный детский поэт и прозаик.

(1)Ученикам о войне он рассказывал скупо.

– (2)А где вас ранило? – спрашивали ребята.

– (3)В Польше, уже в наступлении. (4)Вот, руку отняли.

(5)Что было потом, не рассказывал: не хотел вспоминать, как учился писать левой – почерком, не лишённым элегантности, как приспособился ловко надевать рюкзак одной рукой. (6)После госпиталя приехал в Москву и вернулся в университет, в котором учился до войны.

(7)Какое это было счастье – полных три года он восстанавливал себя сам: чистил кровь Пушкиным, Толстым, Герценом...

(8)Потом отправили по распределению в среднюю школу посёлка Калиново Вологодской области преподавать русский язык и литературу.

(9)Жильё выделили при школе. (10)Комната и прихожая, откуда топилась печь. (11)Дровами обеспечивали. (12)Кроме литературы, ещё приходилось учить географии и истории.

(13)Всё в Калинове было бедным, разрушенным, в изобилии только нетронутая робкая природа. (14)И люди были, пожалуй, получше городских, тоже почти не тронутые городским душевным развратом.

(15)Общение с деревенскими ребятами развеяло его студенческие иллюзии: доброе и вечное, конечно, не отменялось, но повседневная жизнь была слишком груба. (16)Всё время мучительно думал: нужны ли все эти культурные ценности девочкам, укутанным в чиненые платки, успевшим до зари прибрать скотину и малых братьев-сестёр, и мальчикам, выполнявшим всю мужскую тяжёлую работу? (17)Учёба на голодный желудок и потеря времени на знания, которые никогда и ни при каких условиях им не понадобятся?

(18)Детство у них давно закончилось, они все сплошь были недоросшие мужики и бабы, и даже те немногие, кого матери отпускали в школу, как будто испытывали неловкость, что занимаются глупостями вместо настоящей серьёзной работы. (19)Из-за этого некоторую неуверенность испытывал и молодой учитель – и впрямь, не отвлекает ли он их от насущного дела жизни ради излишней роскоши. (20)Какой Радищев? (21)Какой Гоголь? (22)Какой Пушкин, в конце концов? (23)Обучить грамоте и поскорее отпустить домой – работать. (24)Да и сами они только этого и желали.

(25)Тогда он впервые задумался о феномене детства. (26)Когда оно начинается, вопросов не вызывало, но когда оно заканчивается и где тот рубеж, начиная с которого человек становится взрослым? (27)Очевидно, что у деревенских ребятишек детство заканчивалось раньше, чем у городских.

(28)Северная деревня всегда жила впроголодь, а после войны все обнищали вконец, работали бабы и ребята. (29)Из тридцати ушедших на фронт местных мужиков вернулись с войны двое. (30)Дети, маленькие мужики-школьники, рано начинали трудовую жизнь, и детство у них было украдено. (31)Впрочем, что тут считать: у одних было украдено детство, у других – юность, у третьих – жизнь.

(По Л.Е. Улицкой)*
* Улицкая Людмила Евгеньевна (род. в 1943 г.) –
современная российская писательница.

(1)Утром в хрустальной вазе на столе Витя увидел огромный букет мимозы. (2)Цветы были такие жёлтые и свежие, как первый тёплый день!

– (3)Это мне папа подарил, – сказала мама. – (4)Ведь сегодня Восьмое марта.

(5)Действительно, сегодня Восьмое марта, а он совсем забыл об этом. (6)Он немедленно побежал к себе в комнату, схватил портфель, вытащил открытку, в которой было написано: «Дорогая мамочка, поздравляю тебя с Восьмым марта и обещаю всегда тебя слушаться», и торжественно вручил её маме.

(7)А когда он уже уходил в школу, мама вдруг предложила:

– (8)Возьми несколько веточек мимозы и подари Лене Поповой.

(9)Лена Попова была его соседкой по парте.

– (10)Зачем? – хмуро спросил он.

– (11)А затем, что сегодня Восьмое марта, и я уверена, что все ваши мальчики что-нибудь подарят девочкам.

(12)Он взял три веточки мимозы и пошёл в школу.

(13)По дороге ему казалось, что все на него оглядываются. (14)Но у самой школы ему повезло: он встретил Лену Попову. (15)Подбежав к ней, протянул мимозу.

– (16)Это тебе.

– (17)Мне? (18)Ой, как красиво! (19)Большое спасибо, Витя!

(20)Она, казалось, готова была благодарить его ещё час, но он повернулся и убежал.

(21)И на первой перемене оказалось, что никто из мальчиков в их классе ничего не подарил девочкам. (22)Ни один. (23)Только перед Леной Поповой лежали нежные веточки мимозы.

– (24)Откуда у тебя цветы? – спросила учительница.

– (25)Это мне Витя подарил, – спокойно сказала Лена. (26)Все сразу зашушукались, посмотрев на Витю, а Витя низко опустил голову.

(27)А на перемене, когда Витя как ни в чём не бывало подошёл к ребятам, хотя уже чувствовал недоброе, Валерка стал кривляться, глядя на него.

– (28)А вот и жених пришёл! (29)Здорóво, юный жених!

(30)Ребята засмеялись. (31)А тут проходили мимо старшеклассники, и все на него смотрели и спрашивали, чей он жених.

(32)Еле досидев до конца уроков, он, как только прозвенел звонок, со всех ног бросился домой, чтобы там, дома, сорвать свою досаду и обиду.

(33)Когда мама открыла ему дверь, он закричал:

– (34)Это ты, это ты виновата, это всё из-за тебя!

(35)Витя вбежал в комнату, схватил веточки мимозы и бросил их на пол.

– (36)Ненавижу эти цветы, ненавижу!

(37)Он стал топтать ветки мимозы ногами, и жёлтые нежные цветочки лопались и умирали под грубой подмёткой его ботинок.

(38)А Лена Попова несла домой три нежные веточки мимозы в мокрой тряпочке, чтобы они не завяли. (39)Она несла их впереди себя, и ей казалось, что в них отражается солнце, что они такие красивые, такие особенные...

(По В. Железникову)*
^* Железников Владимир Карпович (род. в 1925 г.) –
современный российский детский писатель, кинодраматург.

(1)Я даже не помню, как называлась та книга. (2)Помню только, что на коричневой обложке длинным зигзагом алел вымпел какого-то парусника. (3)Я не особенно любил читать, но с удовольствием давал книги из нашей домашней библиотеки своим одноклассникам. (4)Петька Солодков вытащил её из портфеля и положил на стол. (5)Мы стояли у окна и смотрели на хмурое октябрьское небо, с которого, словно пух, падал редкий снег.

– (6)Санёк, спасибо за книгу! (7)Я всю ночь сегодня читал: не мог оторваться! – восхищённо улыбаясь, произнёс Петька и пожал мне руку.

(8)В это время в класс вошёл Колька Бабушкин – мой сосед по парте. (9)Носатый, долговязый, нескладный... (10)У него не было отца. (11)Его и маленькую сестрёнку воспитывала мать, истеричная, крикливая женщина, которая то и дело приходила в школу, чтобы разобраться с обидчиками её детей. (12)Но такое заступничество, конечно, только усиливало наше презрительно-высокомерное отношение к её жалкому отпрыску.

(13)Увидев Бабушкина, все сурово умолкли, и, когда он кивком головы, улыбаясь, поздоровался с нами, никто даже не взглянул на него. (14)Он поставил изжёванный дерматиновый портфель на стол и вдруг увидел книгу. (15)Она лежала на его половине парты. (16)Бабушкин замер и благоговейно, словно святыню, взял её в руки, пролистал страницы, и странная восторженная улыбка появилась на его лице. (17)Он посмотрел на нас и вдруг сказал:

– (18)Спасибо за подарок!

– (19)Положи книгу на место и не трогай чужого! – выйдя из оцепенения, прорычал я.

(20)Колька испуганно вздрогнул и выронил книгу. (21)Все засмеялись. (22)А он, готовый от стыда провалиться сквозь землю, густо покраснел, торопливо поднял её и, погладив обложку, отодвинул от себя, словно извиняясь за то, что посмел к ней прикоснуться.

– (23)Просто у меня сегодня день рождения, и я подумал, что...

(24)Тридцать лет прошло с тех пор, но я до сих пор помню тот случай с книгой, когда я нечаянно разрушил огромный дом человеческой веры, когда я сделал больно другому и не нашёл в себе мужества исправить ошибку. (25)И наша жизнь пошла по другой дороге, где всем больно и одиноко, где нет тех, кто может поднять упавших.

(26)А эта книга... (27)Колька, да я отдал бы тебе всю библиотеку! (28)Да мы бы всё тебе отдали... (29)Но только ты сгорел в танке под Кандагаром, когда я учился на втором курсе университета. (30)Боль стала моей неразлучной спутницей, она смотрит на меня глазами долговязого восьмиклассника и терпеливо напоминает: человеческая жизнь коротка, поэтому никогда не жалей того, что можешь дать, никогда не отнимай того, что у тебя просят.

(По В. Дроганову)*
* В. Дроганов – современный российский писатель.

(1)Однажды в начале октября, рано утром, уходя в гимназию, я забыл ещё с вечера приготовленный матерью конверт с деньгами. (2)Их нужно было внести за обучение в первом полугодии.

(3)Когда началась большая перемена, когда всех нас по случаю холодной, но сухой и солнечной погоды выпускали во двор и на нижней площадке лестницы я увидел мать, только тогда я вспомнил про конверт и понял, что она, видно, не стерпела и принесла его сама.

(4)Мать, однако, стояла в сторонке в своей облысевшей шубёнке, в смешном капоре, под которым висели седые волосики, и с заметным волнением, как-то ещё более усиливавшим её жалкую внешность, беспомощно вглядывалась в бегущую мимо ораву гимназистов, которые, смеясь, на неё оглядывались и что-то друг другу говорили.

(5)Приблизившись, я приостановился и хотел было незаметно проскочить, но мать, завидев меня и сразу засветясь ласковой улыбкой, помахала рукой, и я, хоть мне и было ужасно стыдно перед товарищами, подошёл к ней.

– (6)Вадичка, мальчик, – старчески глухо заговорила она, протягивая мне оставленный дома конверт и жёлтенькой ручкой боязливо, словно она жглась, прикасаясь к пуговице моей шинели, – ты забыл деньги, а я думаю – испугается, так вот – принесла.

(7)Сказав это, она посмотрела на меня, будто просила милостыни, но, в ярости за причинённый мне позор, я ненавидящим шёпотом возразил, что нежности телячьи эти нам не ко двору, что уж коли деньги принесла, так пусть сама и платит.

(8)Мать стояла тихо, слушала молча, виновато и горестно опустив старые свои ласковые глаза. (9)Я сбежал по уже опустевшей лестнице и, открывая тугую, шумно сосущую воздух дверь, оглянулся и посмотрел на мать. (10)Но сделал я это не потому вовсе, что мне стало её сколько-нибудь жаль, а всего лишь из боязни, что она в столь неподходящем месте расплачется.

(11)Мать всё так же стояла на площадке и, печально склонив голову, смотрела мне вслед. (12)3аметив, что я смотрю на неё, она помахала мне рукой с конвертом так, как это делают на вокзале, и это движение, такое молодое и бодрое, только ещё больше показало, какая она старая, оборванная и жалкая.

(13)На дворе ко мне подошли несколько товарищей и один спросил, что это за шут гороховый в юбке, с которым я только что беседовал. (14)Я, весело смеясь, ответил, что это обнищавшая гувернантка и что пришла она ко мне с письменными рекомендациями.

(15)Когда же, уплатив деньги, мать вышла и, ни на кого не глядя, сгорбившись, словно стараясь стать ещё меньше, быстро постукивая стоптанными, совсем кривыми каблучками, прошла по асфальтовой дорожке к железным воротам, я почувствовал, что у меня болит за неё сердце.

(16)Боль эта, которая столь горячо обожгла меня в первое мгновение, длилась, однако, весьма недолго.

(По М. Агееву)*
* Михаил Агеев (Марк Лазаревич Леви) (1898–1973) – русский писатель.